Денег на клуб нет, бюджетом не предусмотрены. Говорить с Ельциным о деньгах себе дороже, ответ ясен:
— Ис-шите, где хотите!
Кому сегодня на Руси жить хорошо? Членам клуба. Президентского! Голь на выдумки хитра: Коржаков давно не «голь», конечно, но выход нашел именно он. президентский клуб, все его корты, ресторан, бассейн, летний павильон и веранды, баню (планировалась даже лодочная станция, ибо Борис Николаевич по-прежнему любит «сидеть на веслах»), — Президентский клуб на проспекте Косыгина построят… заключенные. Здесь у Москвы-реки высокий берег, за забором, с проспекта, ничего не видно, посторонних глаз нет. И — не наши заключенные, не российские, наши — это опасно, освободятся и… тайное становится явным! Ведь Ельцин — не какой-нибудь царь безумный, не императрица Анна Иоанновна! Ельцин — скромный человек. С утра до ночи у Ельцина — одна работа. Он — народный Президент. С привилегиями борется. Если узнает про зэков, он отрубит Коржакову голову.
А как быть-то? Кто хочет работать бесплатно?
Заключенных, короче говоря, привезли из Северной Кореи. Точнее — из Хабаровского края, из лесов вокруг порта Ванино.
В Северной Корее заключенных нет. В Северной Корее все так любят товарища Ким Ир Сена, что никто не преступает закон; любовь к вождям не позволяет северокорейским товарищам превращаться в подонков.
А коль скоро (это жизнь!) подонков все-таки хватает, суды (если их суд можно назвать судом) проходят в спрятанных от посторонних глаз помещениях, адвокатов (если этих людей можно считать адвокатами) предоставляет государство, а тюрьмы и лагеря, где подонки, бывшие граждане, предавшие Ким Ир Сена, отбывают справедливое, главное — гуманное наказание (обычно — это пожизненное заключение; преступления — самые разные, наказание одно и то же: пожизненное), так вот: все северокорейские лагеря еще с начала 60-х находятся только на территории Российской Федерации. Именно здесь северокорейские зэки отрабатывают государственный долг КНДР перед Советским Союзом за поставки оружия и продовольствия — заготавливают древесину.
Когда у страны нет валюты. Но есть бесплатные руки, и рук много, руками тоже можно расплатиться!
Караулов каждый день навещал Якубовского и слушал его, открыв рот. Особенно про Северную Корею. И про соколов Барсукова, погибших под железными клювами злобных ворон.
Караулов честно предупреждал Якубовского: он не так умен, чтобы достойно оценить все его «приколы», да только Димке сейчас было совсем не до смеха.
Если Бог есть, почему Кремль тогда до сих пор не провалился под землю?
— Возможно, тюрьма — это еще не самое страшное, что может случиться с тобой… — задумался как-то раз Караулов.
— Да? — насторожился Якубовский. — А что страшнее?
Не нравились ему такие разговоры!
Караулов, особенно после двух-трех литров пива, которое он очень любил, мыслил всегда глубоко:
— Страшнее лишиться в один день всех денег сразу. Это еще страшнее, чем не иметь их вовсе!
Якубовский не отвечал. Не знал, наверное, что сказать!
Апартаменты Великих князей — это обычные гостиничные номера, только очень большие. Каждый номер — несколько спален, кабинет, комната для деловых встреч и огромная столовая — человек на тридцать. Все двери выходили в коридор, узкий и нескончаемый. Окна, окна, окна… И все равно — много, очень темно; окна глядели на изнанку Кремлевской стены, солнце никогда сюда не пробивалось, поэтому кирпич здесь черный, гнилой, весь мхом порос, а мох с такой силой въелся в кирпич, что даже мороз его не берет…
В гостиной, на журнальном столике, всегда были свежие газеты. Прессу доставлял во дворец комендант; мрачный полуглухой старик с бесцветным лицом. Он столько лет работал в Кремле, что помнил, похоже, всех великих князей! В «МК» Якубовский наткнулся на большое интервью Наины Ельциной: «По-моему, 90-е годы надо называть не лихими, а святыми. И поклониться тем людям, которые жили в то сложное время, которые создавали и строили новую страну в тяжелых условиях, не потеряв в нее веру…».
«Интересно, — задумался Якубовский, — они с «Папой» вообще… ничего не понимают? Ведь молчать умнее, чем говорить?!»
Вчера вечером старик-комендант зашел от скуки к Якубовскому — «помужиковать». Они выпили, и старик вдруг открылся Димке: есть у него заветная мечта.
Он хотел (не знал, правда, куда ему лучше обратиться), чтобы его прах после смерти был развеян здесь, на «задках», как он говорил, кремлевской стены.