— Приятно…. — смутился Алешка. — Приятно…
— Приятно?
— Да.
— Ну, хорошо, — Бурбулис опять потрепал его по щеке. — Пошли! Старичок, наверное, уже подкатил…
…Борис Александрович так боялся опоздать, что пришел минут на сорок раньше. И сразу откуда-то появился Недошивин: крутился в «предбаннике».
На самом деле Недошивин был убежден, что Покровский руководит ансамблем народного танца (он видел когда-то этот ансамбль в сборном кремлевском концерте). А тут — старик, завернутый в шары: у Бориса Александровича болела щитовидка, ему было предписано врачами постоянно носить подушечку-платок.
Подушечку он прятал под шарф, заправляя шарф в плечи пиджака… неудобно, конечно, а что сделаешь?..
Недошивин аккуратно выяснял у старика, чем же все-таки он занимается.
— Постановки делаю, — объяснил Покровский. Он был в отличном настроении и приготовился к серьезному разговору.
— Так мы коллеги… — легонечко урчал Недошивин.
В аппарате Геннадия Эдуардовича не принято говорить громко.
— Да ну?
— Здесь, батяня, в Кремле, тоже сплошные постановки!
— А что идет? — заинтересовался Борис Александрович; Большой театр только что отказался от Кремлевского дворца, слишком дорогая аренда. Дворец полностью перешел на хозрасчет и поэтому пустовал: начальники ломили такую цену за аренду зала, что дворец было проще закрыть, чем содержать, найти арендатора — хотя бы на один вечер.
— Что же здесь ставят, молодой человек?
— Да так, хрень разная, — сообщил Недошивин. — Сплошные постановки: загляделся — схавают! Сегодня Гамлет, завтра труп. Хорошо, что я в этом уже прожарился.
— А…
— Вот так, батяня, и живем. Кроилово ведет к попадалову Понимаешь? Хуже, чем у Шекспира. В застенке сидим, короче.
— Где? — обмер Борис Александрович. — Где, простите?
— В застенке. Ну, за стеной… за кремлевской, — объяснил Недошивин. — В застенке.
— Да-а…
— Вот так, дорогой…
Он в сердцах махнул рукой и вышел в коридор.
Старость редко бывает красивой. Особенно в Москве. Русский человек вообще не любит жить, в старости — тем более.
Старость тех, кого Борис Александрович хорошо знал, кого уважал, была удивительной: старость Рихтера, Козловского, Семеновой, Рейзена, Мравинского…
Анна Андреевна Ахматова говорила Борису Александровичу, что Пастернак в старости был так красив, так… молод, что с молодым Пастернаком его просто невозможно сравнивать!
А сама Анна Андреевна? Царица. Бедно, очень бедно жила, но какое величие! Однажды, у кого-то в гостях… где это было? У Рихтера? У Ардова? Анна Андреевна обронила… ну, нечто дамское… что-то там предательски лопнуло, какая-то резинка, и это дамское… свалилось на паркет.
Анна Андреевна небрежно, ногой, откинула тряпку под стол и как ни в чем не бывало продолжала беседу: ничто не помешает разговору, если это разговор!
Последний раз Борис Александрович был в Кремле в 49-м. У Сталина.
Другие начальники — Хрущев, Брежнев, Андропов, Горбачев оперой не интересовались. Правда, вечером 31-го декабря Раиса Максимовна любила посмотреть «Щелкунчика» вместе с детьми и скучающим Михаилом Сергеевичем, но оперу она тоже не любила.
— А что будэт ставить Ба-альшой театр? — Сталин всегда начинал разговоры с конца, у него не было привычки торопиться.
— «Риголетто» и «Псковитянку», — доложил Борис Александрович.
— Ха-рошая музыка, — одобрил Сталин. — Ска-жите… а идут у вас «Борис Годунов» и «Пиковая дама»?
— Нет, — насторожился Борис Александрович. — Сейчас не идут, Иосиф Виссарионович.
— А ха-рашо бы… — Сталин прошелся по кабинету. — Сначала «Годунов», а па-том — «Риголетто». Ба-альшой театр — национальный театр.
Русский театр. Как без «Годунова»? Я правильно говорю, товарищ Лебедев? — Сталин повернулся к министру культуры.
— Так точно, товарищ Сталин! — вскочил Лебедев. — Мы учтем.
— Ска-жите… — продолжал Сталин. — Ата-варищ Поровский член партии?
Лебедев побледнел.
— Никак нет.
Стало тихо и страшно. Все молчали. Сталин опять прошелся по кабинету, потом внимательно посмотрел на Покровского:
— Это ха-рашо, та-варищи. Он укрепляет блок коммунистов и беспартийных товарищей…
Разговор как разговор. Вроде бы ничего особенного.
Борис Александрович помнил его всю жизнь.
Сталин, Сталин… — каждый человек, каждый, певцы Большого театра и крестьяне в далеких деревнях, полководцы, маршалы и рядовые солдаты, директора заводов, инженеры и просто рабочие в цехе — все чувствовали его присутствие[1].
1
46-й, Сталин из Кремля едет домой, на Ближнюю дачу. Вдруг резко меняет маршрут:
Воробьевы горы, потом — Каширское шоссе.
Идет страшный ливень. На автобусной остановке — промокшие до нитки люди (навесов тогда почти не было).
Сталин приказывает остановиться. Капитан госбезопасности Турков, «личник» Сталина, ждет распоряжений.
— Иди, Турков, зови людей. Нам и одной машины хватит. Сажай и развези по домам.
Турков бросается на автобусную остановку:
— Товарищи! Иосиф Виссарионович Сталин приглашает вас в наши автомобили. Приказал доставить вас до дома!
Да, об этом тут же узнала вся Москва.
Спектакль? Но какой!
А может, не спектакль?..