Схимонах Кирилл
Схимонах Кирилл был уроженцем великой России. Мы не знаем, где он родился и какую вел жизнь до поступления на Афон. Мы знаем только, что он почти полвека жил в отшельнической каливе у Кавсокаливского скита. Сведений о его жизни на Афоне тоже не сохранилось, если не считать кратких воспоминаний о нем отца Денасия (Юшкова), которые приведем здесь: «Когда я с немалым трудом добрался до каливы отца Кирилла и постучался несколько раз в запертую дверь ограды, то через несколько минут услышал кашель человека, который, подойдя несмело к дверям, остановился. Заметив это в небольшое отверстие, я сказал: „Благословите, отче!“ Услышав мой голос, отец Кирилл подошел и, отворив двери, сказал: „Бог благословит, пожалуйста“.
Маленький двор скромной каливки не представлял собой ничего особенного, как и самая калива, в нижнем этаже которой находятся две тесные комнатки, а в верхнем одна пространная. Никакого особого порядка, как, например, у отца Максима, заметно не было, да и сам отец Кирилл – на вид болезненный человек – был одет в плохонькую шубу. Впрочем, я не соблазнился этой неопрятностью, так как знал его как монаха внимательного к духовной жизни. На маленьком прилавочке лежала раскрытая книга преподобного Симеона Нового Богослова.
– Как поживаете? – первым долгом спросил меня отец Кирилл.
– Да вот по вашим молитвам Господь еще долготерпит, а грехи все прибавляются, немощи же растут и растут.
– Хорошо, если только немощи, – заметил он, – а если мы страсти называем немощами, то это уж дело очень плохое.
Действительно, я стеснялся сказать, что страсти мучат нас, да и меня, грешного, как злобные тираны, но опытный отшельник хорошо знал современное самообольщение, по которому страсти считаются немощами, а немощи и недостатки, да чуть ли и не самые страсти, чем-то естественным для человека.
Добрый отец Кирилл, заметив, что я начал кашлять, предложил мне свои валенки (валяные сапоги) и даже теплую меховую шубу, только ветхую и тяжелую.
Из бесед с ним, хотя и непродолжительных, можно было понять, что его жизнь проходит в самоотвержении, хотя он и старался не высказываться по этому поводу. Он говорил иногда о трудности своей жизни, имея в виду вообще непростую жизнь всех христиан, шествующих к вечному блаженству истинно духовной стезей, но лишь только проскальзывал, бывало, в его словах малейший признак малодушия, как тут же, заметив это, он с самоукорением восставал против него и говорил: „Да, хоть и высказался я так, но все-таки не ропщу на Промысел Божий. Воля Божия да будет. Иначе что и за жизнь наша, если мы окружены только удобствами, утешениями и славой. Даже надо сказать, что если в жизни нашей, в киновии ли, или в пустыне, мы не имеем скорбей, болезней и различных неприятностей от собратий (в общежитии) и бесов (в пустыне), то такой путь нашей жизни ложный, неправильный и не ведет он идущих по нему в жизнь блаженной вечности. По этим признакам можно и должно познавать: куда мы идем и придем. Горе нам, если отовсюду окружают нас удобства временной и скоропреходящей жизни этой и слава от людей, хотя бы и невольная, против нашего желания. Если того всеми силами доискиваемся, то уж не знаю, что и сказать о загробной участи таковых несчастных. Горе тем, кто услаждается славой от человеков, наиболее же от мiрских, которым нравится только то, что противно заповедям Евангельским. Надо, надо позаботиться о себе, пока в наших руках эта жизнь. Надо изо всех сил противиться влечениям воюющих на бессмертный дух, всегда стремящийся к Тому, иже даде его“». [548]
Чтобы хорошо представить высоту духа отца Кирилла, приведем отрывок его письма от 2 февраля 1909 года к отцу Агафодору (Буданову): «Будем беседовать о любви. Одно упоминание об этой самой прекрасной из христианских добродетелей производит уже в сердце мирное и приятное ощущение. Что же такое любовь? Любовь есть склонность и способность разумного существа заполнять собой жизнь других подобных существ и жизнью других восполнять свою собственную и в этом расширении жизни находить свое удовлетворение или чувство счастья. Из этого понятия видно, что любовь есть основной закон человеческого общежития. Мы не можем быть счастливы только тем, что нас любят, а счастливы более тем, что мы сами любим. Суждения наши друг о друге строги; разность во мнениях как нечто непоправимое признается решительным поводом к разделению; нещадное осуждение недостатков стало причиной оставления в сердцах ближних наших горечи, а иногда и затаенного недоброжелательства. Везде мы требуем целесообразности, законности, права, справедливости, но нигде не видим ни указаний, ни требования взаимной любви друг к другу. Будьте единомышленны между собой, не мечтайте о себе, не воздавайте злом за зло, не пекитесь о добром для себя в ущерб другим. Учитесь любить, как дети учатся грамоте, неленостно заучивайте буквы и научитесь чтению. Эти буквы – заповеди любви: голодного накормите, нагого оденьте, больного посетите, несведущего научите». [549]
548