– Я грешный Дамиан... Что, молитву прочитать тебе надо?
– Да, батюшка, – отвечаю я. – И исповедоваться хотелось бы мне.
– Что ж, хорошо, хорошо, – поспешно заговорил старец, опять кланяясь. – Пойдем с Божьего благословения ко мне в келейку.
Второй старец за это время куда-то исчез. Открыв одну из боковых дверей, отец Дамиан вывел меня в недлинный светлый коридор и, приоткрыв единственную дверь налево, в глубине его суетливо и благоговейно проговорил:
– Пожалуйте, пожалуйте, входите, вот обиталище мое.
Келья его в два окна невелика и убога. В двух углах около окон аналои и множество икон, среди которых немало старинных. Между окнами убогий обеденный столик, а у одной из боковых стен совсем бедная иноческая кровать, а чем она покрыта – один Бог знает. Все с той же богобоязненной суетой подвигает мне старец Дамиан старенький стул:
– Твое святое имя?
– Дмитрий, – отвечаю я.
– Садись, садись, брат Дмитрий, – смиренно говорит старец.
Это был когда-то худощавый инок, темный шатен и, видно, хорошего роста. Теперь борода его с сильной проседью, лицо худощавое, большое, впалые глаза, проницательный взгляд, и все же никак нельзя дать ему его семидесяти лет.
– Ну, помолимся теперь, брат Димитрий! – снова говорит мне инок, кладя на аналое крест и Евангелие и надевая епитрахиль. Долго слушаю я не всегда знакомые слова молитвы... Наконец, отец Дамиан на секунду отрывается и передает мне печатный лист с надписью: „Короткая исповедь перед духовником“. Покрывает мою голову епитрахилью и опять долго и проникновенно молится, ясно выговаривая каждое слово. Потом пристально смотрит мне в глаза и говорит, указывая на лист:
– Читай это громко, брат Дмитрий!
Я читаю... Опять пристальный взгляд мне в глаза, и правой рукой престарелый инок сжимает мой лоб:
– Ну а особые грехи какие у тебя есть, брат Димитрий?
Я отвечаю:
– Много лет на исповеди не пришлось мне бывать. – Глаза старого исповедника широко раскрываются, рука, сжимавшая мой лоб, поднимается к его лбу, и он медленно и проникновенно крестится:
– Что ты, брат Димитрий? И как же это так? И почему же?
Я стараюсь объяснить свои переживания, и здесь должен невольно коснуться своего второго еще большего греха. Опять рука отца Дамиана, коснувшаяся снова моего лба, поднимается, творя крестное знамение.
– Велик твой грех, брат Дмитрий, – говорит старец, – но не отчаивайся, все мы люди, все мы грешны, один Бог безгрешен; а вот святой (и он назвал имя) тоже был тем же грешным, а творящий милостыню Бог не только простил его, но причислил его к сподвижникам Своим... Веруй, брат Дмитрий, в Него, и Он все тебе простит... Самое важное, что ты открыл Ему душу свою.
И снова накрыв глубже голову мою епитрахилью, прочитал разрешительную молитву.
– Батюшка! – говорю я после исповеди, чувствуя себя совершенно обновленным. – Все же одно сомнение тревожит душу мою: тяжкие грехи разрешили вы мне сейчас, властью вам Богом данной. Но разве Богу угодно будет, если я снова буду грехи повторять? Что нужно делать, чтобы старый грех не возвратился бы?
Глаза старого исповедника смотрят на меня ласково и с такой бесстрастной любовью, что я невольно смущаюсь.
– Брат Дмитрий, – тихим голосом, но, видимо, совершенно убежденный в правоте своих слов, говорит старец, – завтра ты причастишься, и ты сам тогда увидишь, какая сила родится в тебе для сокрушения соблазна, до сего часа тебя обуревающего!
Не только не могу не верить этим впервые за долгую жизнь услышанным откровенным словам, но тут же во мне появляется чувство глубочайшей уверенности, что иначе и быть не может... И эта сила зародилась... Да! Несомненно!.. И все мои интересы старые, мiрские, мысли похотливые, деяния недостойные заменяются здесь, на благодатной почве Святой Афонской Горы, интересами новыми, духовными, мыслями здоровыми, деяниями, полезными душе и телу». [562]
Отец Петр был частым гостем Руссика и имел дружеские и духовные отношения со старцами Пантелеимонова монастыря. [563] Многие афонские подвижники спрашивали у знаменитого старца советов о духовной жизни и о спасении.
Преставился отец Петр 16 мая 1925 года в окружении скорбящих о потере, но бесконечно благодарных ему своих чад.
Схимонах Илия (Аминский)
Схимонах Илия был уроженцем Каменец-Подольской губернии. Этот образованнейший и умнейший человек, бывший заведующий на заводах Терещенко, заработавший себе большое состояние и достигший уважения и славы в обществе, вдруг решил бросить все и стать монахом. Чтобы дорогой читатель смог хорошо представить себе, от чего отказался Илья Аминский, приведем краткую опись хозяйства Терещенко за 1897 год, которым он единолично заведовал: «На пшеничных и сахарных плантациях и заводах Терещенко рабочий скот состоит из 1500 волов, 600 лошадей; мертвый инвентарь превосходит 2000 машин и орудий. Ежегодно продается пшеницы на 500 000 рублей [в пересчете на современные деньги это около 5 миллиардов долларов]. Свекловица идет на свой сахарный завод». [564]
564
Вся Россия. Русская книга промышленности, торговли, сельского хозяйства и администрации. Т. 2. М., 1897.