Преподобный Тимофей [65] (в мiру Тимофей Николаевич, фамилия его неизвестна) был уроженцем города Устюга Вологодской губернии, сыном бедного селянина-перевозчика. В юности он проживал в Петербурге. Видя суету и непостоянство этого мiра, оставил дом свой, родителей, сродников своих и имение свое и пришел на остров Валаам, где в Валаамском монастыре был пострижен в мантию с именем Тихон. Лет до двадцати отец Тихон подвизался на Валааме, и наконец, чтобы праздностью бесед не отвлекаться от Иисусовой молитвы, которую стяжал строгими изнурительными трудами послушания, задумал закрыть уста свои молчанием. Вследствие этого он притворился, будто его язык поразил апоплексический удар. На все вопросы начальства и братии он не отвечал, всячески показывая невозможность общения, а потом мало-помалу утвердился в подвиге молчания.
Знаменитый русский духовный писатель Андрей Николаевич Муравьев в своей популярной книге «Путешествие по святым местам русским», описывая свое паломничество на Валаам в 1830 году, писал об отце Тимофее так: «На следующий день, за ранней обеднею, увидел я при мощах преподобных (Сергия и Германа) изнуренного инока, который, казалось, с трудом мог стоять. Мне сказали, что он молчальник и уже 8 лет как положил на себя обет безмолвия, беседуя только на исповеди с духовником. Причина столь тяжкого искуса, превышающего строгий устав, неизвестна». Носились, впрочем, слухи о том, что отец Тихон притворно, а не по болезни молчал, но никто не был в силах развязать его языка ни убеждениями, ни ловкостью, ни легкой пыткой, исключая некоторых особенных случаев и крайностей, когда сам он без всякой просьбы со стороны других раскрывал свои уста, из которых вылетали слова утешений и назиданий. Но это было так редко и так таинственно, что только те знали об этом, кто удостаивался его особенного расположения и доверия или когда кто-нибудь находился в опасности или в отчаянном положении.
Прошло пятнадцать с лишним лет, а для скромного и молчаливого Тихона ничего не менялось. Он думал, желал и даже ожидал того, чтобы свои подвижнические кости нигде не уложить, кроме как на Валааме, но Господь судил вопреки его воле и чаянию.
Настоятель Валаамской обители отправил его в Петербург, на подворье. Послушливый Тихон не мог найти причины, чтобы отказаться от новой своей жизни. Того требовало смирение и самые иноческие обеты. Он нехотя отправился в Петербург, где и пробыл до двух лет с половиной, не меняя, впрочем, образа жизни и не изменяя молчаливому своему языку. Он оставался для всех нем, кроме немногих, что само собой привлекало к нему толпы любопытных. В конце концов весть о его доброй подвижнической жизни разнеслась так, что он сделался, наконец, дивом для многих. Даже дети знали, что у этого бедного монаха нет языка.
«Часто, – говорил позже на Афоне отец Тихон, – знать, приезжая в часовню с детьми, трогала меня до глубины сердца. Маленькие дети, бывало, подбегали к своим родственникам и, указывая им на меня, в простоте и с сердечным чувством восклицали: „Маменька, маменька, бедный этот монах: у него нет языка!“» Эта добрая черта нежного детского характера невольно увлекала отца Тихона. Он улыбался, глядя на милых детей, и втайне благословлял сострадательность их ангельского сердца.
Впрочем, как ни силен был отец Тихон в своих подвигах, а жизнь столичная казалась для него свинцовым крестом. Слезно и пламенно молился он Пресвятой Деве Богородице, прося ее промысла и помощи выйти из столицы. В своих желаниях он искренне признался духовнику Александро-Невской Лавры, опытному отцу Мелхиседеку, требуя его советов и молитв о себе. И общая для всех Утешительница не оставила его в этом затруднительном положении. Случайно пришла как-то мысль отцу Тихону попроситься на поклонение в Иерусалим. Эту мысль он передал отцу Мелхиседеку, который благословил его и даже сам ходатайствовал за него перед митрополитом Серафимом, прося об увольнении отца Тихона за границу.
Не шел или ехал, а летел из Петербурга отец Тихон в Москву. Здесь он впервые явным образом начал славить Бога своими устами и говорить обо всем и со всеми, кто только был ему знаком и близок. В Киеве и всюду потом его уста точили всем нуждающимся сладкие утешения и дивные назидания, которые при простоте его ума и сердца были образованы строгими и горькими опытами дивного подвижничества.
Отец Тихон, собираясь в путь, не имел ни гроша. Впрочем, это его нисколько не смущало. При наличии живой веры в Отеческий Небесный Промысел (после кончины отца Тимофея в его молитвеннике нашли лоскуток бумаги, на котором было написано: «Я обещался никакими лекарствами не лечиться и ни у кого ничего не брать») задуманное казалось осуществимым. Знакомые туго набили его дорожный кошелек, который он, однако, при своей сострадательности так истощил на бедных, что, явившись на Афон, имел в кармане только полуимпериал.
65
Жизнеописание составлено по книгам: