– А что, собственно, Вы тут делаете, Борис Абрамович, на чужом празднике жизни? Да и Ваш ли это праздник? Да и жизнь ли это вообще?
Гнетущие мысли Бориса прервали звонкие голоса его дочерей, семиклассницы Светланы и первоклассницы Наташи, они в унисон, перебивая друг друга, верещали:
– Папочка, мама зовёт пить кофе, она приготовила в честь праздника твои любимые эклеры, а для нас – мороженое.
Борис в знак одобрения согласно кивнул головой, а всё тот же внутренний голос продолжал нашёптывать ему:
– А что, дорогой Борис Абрамович, ожидает твоих ненаглядных дочерей в стране, где они появились на свет?
Борис, увидев в открытое окно шатающегося мужика с початой бутылкой чернильного портвейна с жёлтой этикеткой, на которой красовались рельефно выделенные три семёрки, подумал про себя:
– А что, чёрт побери, их может ожидать, кроме как разброда и шатания, всепоглощающей неуверенности и чувственного смятения, душевной неопределённости и внутренней необустроенности.
Из настежь открытого окна дома напротив, как будто по заказу, из затёртой магнитофонной ленты доносился хриплый голос Александра Кальянова, который пел:
В голове Бориса какие-то невидимые молоточки продолжали выстукивать мелодию этой песни, рефреном вбивая в его мозговые извилины слово «за кордон». Пока он дошёл до кухонного стола, на котором красовались нежные заварные эклеры и маленькие чашечки с дымящимся кофе, это слово навязчиво трансформировалось в слово эмиграция. Борис, обжигаясь горячим кофе, смотрел на своих дочерей и, переведя взгляд на жену, неожиданно для себя потребовал:
– Танюша, неси быстрее рюмки и коньяк. Сегодня какой-никакой, хоть и с пролетарским оттенком, но всё-таки праздник.
Когда девочки удалились в свою комнату, Борис налил себе в рюмку живительную армянскую влагу под названием «Арарат», привезенную из командировки в Ереван, и залпом осушил её. Затем закурив сигарету, он дрожащим голосом проговорил:
– Послушай, Таня! Буквально несколько минут назад в моих ещё трезвых мозгах щёлкнул какой-то выключатель, который развернул моё мировоззрение на сто восемьдесят градусов.
– Что ещё за выключатель ты придумал, Боря? – проворковала Таня, убирая пузатую бутылку «Арарата» от греха подальше на другой край стола.
Борис привстал, потянувшись к убранной от него бутылке, налил себе ещё одну рюмку и буквально влил её в себя, совсем не наслаждаясь, как это бывало прежде, вкусовым букетом выдержанного коньяка. Он посмотрел немигающим взглядом на жену и отрывисто отчеканил:
– Понимаешь, Танюша, только сегодня до меня дошло, что наша страна на недозволенной скорости въехала на рельсы каких-то хаотических и необратимых процессов. Куда ведут эти рельсы даже богу вряд ли известно. Скорее всего, они протянулись к какой-то тупиковой станции.
– Боря, немедленно прекрати пить свой коньяк, – перебила его жена, – что за высокопарный бред ты несёшь в праздничный день? Что ещё за рельсы ты придумал? О какой такой станции ты говоришь?
Борис, не обращая ни малейшего внимания на реплику жены, неистово продолжал:
– Я не хочу мчаться к этой станции. Не остаётся нам, Танюша, ничего другого, как на полном ходу спрыгнуть с этого быстро несущегося поезда.