Эренбург подчеркивает, что он имеет в виду вовсе не географию или историю, описание природы или быта, или протоколирование событий, а нечто иное, для писателя самое главное - способность раскрыть душу своего народа. "Мне привелось где-то прочитать, что произведения Амаду знакомят читателя с историей Бразилии от конца XIX века до наших дней. Я убежден, однако, что не в этом значение романов Амаду... Жоржи Амаду, как и всякий подлинный писатель, не описывает события, а раскрывает нам людей, участвующих в этих событиях. Может быть, о жизни Бразилии мы знали и без него, во всяком случае, мы могли бы узнать о ней без его романов, но он открыл нам душевный мир бразильцев; в этом объяснение того успеха, которым пользуются его книги и в Бразилии и далеко за ее пределами" (282, С.6).
Совершенно очевидно, что это слова не работника идеологического фронта, а друга и почитателя, и выражают они не точку зрения государства, а личное мнение автора. Но мнение это совпадает с ощущением многочисленных читателей и поклонников таланта бразильского прозаика.
Очевидно также, что подобная статья не могла быть написана ни в 1948, ни в 1951, ни в 1954 году: ее написал человек другой эпохи, эпохи "оттепели", которую автор этого термина предчувствовал уже в 1955 году. Как бы то ни было, Эренбург определил тенденцию восприятия творчества Жоржи Амаду в Советском Союзе. Достаточно сравнить названия статей об Амаду, написанных в начале 50-х годов: "Жоржи Амаду - прогрессивный бразильский писатель", "Отважный борец за мир", "Вдохновенное слово писателя-борца" и т.п. - с названиями статей 1962 года, когда в СССР отмечалось 50-летие писателя: "Певец народа", "Далекий и близкий друг", "Наш друг Жоржи Амаду", "Тепло неутомимого сердца", "Певец Бразилии", "Наш друг Жоржи".
Таким образом, "рейтинг", говоря современным языком, Жоржи Амаду в Советском Союзе в 1951 - 1955 годах был очень высок: его ценит и всячески поощряет государство как видного деятеля международного коммунистического движения, верного друга СССР и основоположника метода соцреализма в Латинской Америке; его любят миллионы читателей за талант и национальную самобытность.
От Амаду ждут новых книг. Уже анонсировано продолжение трилогии: "Подполье свободы" оканчивается 1940 годом, в следующей части - "Народ на площади" - писатель должен рассказать о борьбе бразильского народа в годы второй мировой войны. А в третьей части - "Агония ночи" - о борьбе в наши дни.
Выражая общее мнение, И. Тынянова писала: "Мы будем ждать следующей книги Амаду, в которой он расскажет о своем народе словами, простыми, как хлеб, и грозными, как молния". (350, С. 210)
Но в 1956 году состоялся знаменитый ХХ съезд, и трилогия так и не была закончена. Жоржи Амаду пережил глубокий кризис и в течение 3-х лет ничего не писал. В 1990 году он так вспоминал об этом периоде: "Для меня этот процесс был чрезвычайно болезненным и таким ужасным, что я не хочу даже вспоминать. Потерять веру в то, во что верил раньше, за что боролся всю свою жизнь, боролся со всем благородством, пылом, страстью и отвагой. И все это рухнуло. А тот, на кого мы смотрели, как на бога, не был богом, он был всего лишь диктатором..., восточным деспотом". (272, Р. 141)
Когда в 18 лет я узнала об этом периоде Жоржа Амаду, он казался мне юным Артуром из "Овода", разбившим распятие: "Я верил в вас, как в бога, а вы обманывали меня всю жизнь". Однако теперь, когда мне как раз столько, сколько было Амаду в те годы, я понимаю, что обмануть сорокалетнего человека можно только, если он сам хочет быть обманутым. Неужели старый лис Эренбург никогда не намекал своему лучшему другу, как на самом деле обстоят дела в СССР? Наверняка не только намекал, но и говорил прямо - подтверждение этому есть [См. статью А.Чернева " Илья Эренбург на Жоржи Амаду вредно влиял (275) ].
Не смогла же советская пропаганда одурачить Гарсиа Маркеса, хотя он был и на 20 лет моложе Амаду, и приехал первый раз в Москву в самый разгар "оттепели" в 1957 году на Фестиваль молодежи и студентов. Ни обмануть не смогли, ни улестить - видел он в нашей стране только плохое, высмеял все, что можно и чего нельзя.