Глава 12 Восприятие посткризисных произведений писателя в СССР.
60-е годы.
Таким образом, у советского читателя складывается образ идеальных, ничем не замутненных отношений Амаду с Советским Союзом. Доказательством развития этих отношений стала публикация издательством иностранной литературы нового романа Жоржи Амаду "Габриэла".
Об успехе этого произведения в Бразилии журнал "Иностранная литература" сообщил в 7-м номере за 1959 год. В 12-м номере того же журнала за 1960 год печатается рецензия Юрия Калугина на бразильское издание романа (213). Эта статья, так же как и предисловие Ю. Дашкевича к русскому изданию, пытается как-то подготовить советского читателя к восприятию совершенно нового для него Амаду.
Если бы на русский язык к тому времени уже были переведены ранние произведения Жоржи Амаду "Жубиаба", "Мертвое море", "Капитаны песка", то переход от "Подполья свободы" к "Габриэле" не казался бы столь резким и немотивированным. Можно предположить, что читатель, знакомый с творчеством Жоржи Амаду по "Красным всходам" и "Подполью свободы", испытал определенный шок, прочитав новый роман этого писателя. Авторы рецензий опасаются, что советский читатель может прийти к тем же выводам, что и некоторые буржуазные критики, которых Ю. Дашкевич называет "литературными пифиями из правой прессы", а именно, что Амаду "порвал с реализмом", "осознал свои прежние заблуждения", "обрел свое место в лагере чистой поэзии", что "он выскочил на ходу из трамвая, оставив определенный метод художественного творчества". Поэтому критики из всех сил убеждают читателя в том, что Жоржи Амаду - по-прежнему "наш Жоржи", что он не только не отказался от прежних убеждений, а напротив - "он верен традиции своих наиболее характерных романов, и по этому пути он лишь продвинулся далеко вперед, достигнув новых рубежей. Поэтому не может быть и речи о каком-то отказе от того или иного метода" (205, С. 12).
Советские критики и литературоведы с самого начала доказывали (и справедливо), что "Габриэла" - не результат кризиса, вызванного разоблачением культа личности" и не демарш против СССР, а более высокая ступень в естественном развитии творческого пути писателя, что он шел к этому произведению годами. Н.Габинский, например, пишет: "Лет десять назад, во время одного из своих приездов в Москву, бразильский писатель Жоржи Амаду в беседе с советскими литераторами заметил:
Моя мечта - создать роман больших человеческих характеров.
Признаюсь, меня тогда удивили эти слова, подумалось: говорит излишняя требовательность взыскательного художника. Ведь вышедшие до того произведения были населены героями с запоминающимися характерами. Однако теперь, читая последний роман Жоржи Амаду, с каждой страницей ощущая рост мастерства и подлинную писательскую зрелость автора, невольно вспоминаешь эти когда-то мимоходом брошенные слова" (189).
И в этом утверждении наши литературоведы абсолютно правы. Сам Жоржи Амаду, называя "полной глупостью" теорию о том, что его творчество делится на два этапа: "до "Габриэлы" и после". "Нет, мое творчество едино, с первого до последнего момента... "Габриэла" появилась как определенный этап в моем творчестве, но этот этап никак не соотносится с отходом от политической линии" (458, Р. 266 - 267).
Как явствует из выступления на Втором съезде советских писателей, Амаду размышлял о национальной форме художественного произведения даже в пору "овладения методом социалистического реализма". И если выстроить в ряд все его произведения от "Страны карнавала" до "Чуда в Пираньясе", то видно, что из этого ряда выбивается как раз не "Габриэла", а "Подполье свободы". Но даже в этом романе, сознательно подогнанном под определенную схему, на страницы выплескивается живая душа народа, разрушая искусственные ограничения. Взять хотя бы негритянку Инасию, которая как будто попала на страницы "Подполья свободы" из ранних романов Жоржи Амаду. Но с такой же долей вероятности эта героиня могла бы оказаться на страницах "Габриэлы", "Пастырей ночи", или "Лавки чудес". Инасия даже пахнет как Габриэла - гвоздикой и корицей. Эта деталь безусловно доказывает, что образ "дочери народа" жил в творческом сознании писателя в пору работы над "Подпольем свободы".