На этот раз Пинаар промолчал, отрицательно мотнув головой. Он упорно пробирался вперед через болотистые заросли.
– Значит, вам просто было приказано в определенный момент отступить. Правильно я говорю?
Пинаар кивнул.
– Но вам не положено было говорить об этом мне, да? – спросил Мигер.
Пинаар еще раз кивнул.
– Значит, кто-то намеревался оставить меня там, чтобы прищучить имперцев, если эта штука не сработает, как вы думаете?
Пинаар кивнул в пятый раз, продолжая тащиться вперед. Он изо всех сил старался не обращать внимание на боль в ногах.
– Вы неплохо поработали. А я ожидал, что ваши – щенки разбегутся точно так же, как эти недоумки ковбои. Скажите, Хендрик, у вас жена есть?
– Нет.
– А была?
– Была.
– Подумать только. Хотя вообще-то это заметно. А дети есть?
– Дочь. Тоже была, – ответил Пинаар. У него перед глазами встала малышка дочь и жизнерадостная жена. А потом она заболела чумой, и у него осталась только дочь.
– А где она сейчас?
– В могиле. На Земле. У меня осталась внучка.
– Такая же упрямая, как вы?
Пинаар на мгновение задумался.
– Еще упрямее.
– Ладно, не буду больше совать нос в ваши дела. Вы хороший человек, Хендрик. Слишком хороший, чтобы так и оставаться ничтожным фермером.
Пинаар улыбнулся. Струйки дождя текли у него по лицу и забирались под воротник.
– Вы тоже слишком хороший человек, чтобы быть всего лишь ничтожным наемником. – Немного погодя он добавил: – Фермер из меня паршивый.
Когда окончательно стемнело и пришлось остановиться, их оставалось около пятидесяти человек. Из них примерно половину составляли ковбои Мигера, которым действительно больше некуда было идти.
Дэнни развязал ботинки и вылил из них воду.
– Господи Боже, наши расползлись по половине континента, – заявил он.
– Они вернутся, и тогда мы сможем сделать из них что-нибудь приличное. Может, у нас будет другая возможность, – задумчиво произнес Пинаар.
– Да они хоть знают, куда идти? Я вот не знаю! – возмутился Мигер.
– У нас есть друзья во всех селах, хотя они и были слишком заняты, чтобы выступить сегодня. Они наверняка им скажут, – ответил Пинаар. По его тону чувствовалось, как именно он относится к этим «друзьям». Они с Мигером переговаривались всю ночь напролет. – Я вам не говорил, Даниэл, что мы владели виноградниками? – начал Пинаар. – Неподалеку от Каапстада. Семья моей матери заложила их в 1770 году. После того как братья были убиты, виноградники должны были перейти ко мне, а потом к моей внучке. У меня была горсть земли оттуда, и я хотел отдать ее внучке, но они не позволили мне взять ее с собой. Я высыпал ее землю, и у меня ничего не осталось, но я все помню.
– Мы, ирландцы, еще хуже, Хендрик. Мы можем не помнить, что было на прошлой неделе, но до сих пор помним имена женщин, которых изнасиловали пуритане Кромвеля.
– Когда я услышал от своей внучки, что мы разрушаем этот мир и наше будущее, я сказал себе, что надо что-то делать. – Пинаар сильнее сцепил пальцы.
Мигер насмешливо посмотрел на Пинаара.
– Ну скажите мне, Хендрик, зачем вы влезли во все это? Ведь ясно же видно, что вы презираете этих людей.
– Даниэл, мы, африканеры, держимся вместе. В этом наша сила и наша слабость. К добру или к худу, но мы держимся вместе.
– Ах, друг мой Хендрик! Вы можете обманывать себя, но не меня. Вот сейчас мы идем, и вы утешаете себя мечтами, как и любой из них: «Один лишь Господь мой господин, и никто больше». Разве не так? – Он ненадолго умолк. – Вы скандалист по природе своей, друг мой Хендрик. Такой же, как и я, – признайтесь хоть теперь.
– Нет, вы ошибаетесь. Я скажу вам, почему я пошел на это. – Он достал вышитый носовой платок и вытер грязь с лица. – Я старый человек, Даниэл. Я помню, ради чего мы сражаемся. Я знаю, какую цену нам придется заплатить за победу или в случае поражения. В конце концов, это мой народ. А прочие? До тех пор, пока я им нужен, я не позволю им об этом забыть.
– Друг мой Хендрик, – задумчиво произнес Мигер, – при нашей профессии дожить до наших с вами лет – просто преступление.
В ночном Йоханнесбурге Ханна Брувер сидела в крошечной комнате в маленьком кресле и раскачивалась взад-вперед. Она ходила по городу и помогала, чем могла, пока убитые горем люди не прогнали ее прочь.
Санмартин тихо вошел в комнату и присел в другое кресло. Он позволил себе расслабиться и бессильно опустил голову на грудь. Во рту у него пересохло. За окном, с которого были сорваны клочья развешанных Кашей циновок, царила глухая ночь. Аванпосты занимали позиции. При свете луны был виден холм, перепаханный минометами четвертой роты.