— Успеешь.
— Тебе бы поспать. Рауль и Петр отправились в погоню, а мы с Юрием управимся со всем остальным. Завтра будешь нужен нам отдохнувшим.
— Всему свое время, — сдержанно ответил Верещагин. — Как там Солчава, справляется?
— Справляется, и очень неплохо, если принять во внимание, в какой обстановке ей приходится работать. Напрасно мы позволили Раулю разместить Кольдеве в Йоханнесбурге. Город оказался под перекрестным огнем. Солчаву с Евой по уши завалят ранеными штатскими. Ханс только что отправил еще два грузовика.
Район вокруг Маджубалаана просто сровняли с землей. Вдоль Бюргерстраат все хорошенькие домики были украшены хорошенькими белыми звездочками — следами попадания пуль.
Харьяло вытер лоб.
— Что там у Петра?
— Его роте не слишком повезло, особенно взводу Пересыпкина. На первый взгляд это незаметно, но они не особо старались брать пленных. Я говорил с Петром.
В гневе Полярник предпочитал не говорить, а действовать, причем очень решительно.
— А с Бейерсом что? Юрий сказал, что с ним вы тоже разговаривали.
— Там дела неважно. Он хочет в отставку. Я его убедил подумать еще, но его отношение к делу мне не нравится.
— А что такое? — спросил Харьяло.
— Отчаяние вперемешку со страхом. Он ждет, что его вот-вот убьют. Я и хотел бы его использовать, но не могу. — Он вновь принялся постукивать трубкой по колену. — Мне он необходим, Матти. С военной точки зрения инициатива в настоящий момент принадлежит нам, но в политическом смысле мы сейчас держим оборону. — И он снова погрузился в размышления.
Харьяло задумчиво посмотрел на него.
— Антон, а почему бы нам не позволить Петру заняться разведкой? Ему это неплохо удается.
— Петр — это наш разящий меч. А у нас иногда появляется наклонность пускать меч в ход по каждому поводу. Мне иногда приходит в голову, что, если бы у Петра была хоть крупица воображения, он уже десять раз был бы покойником. Хотя это и несправедливо по отношению к нему. И тем не менее я точно знаю, что можно ожидать от Петра.
— Ты собираешься поручить политику Тихару?
— Завтра. Как бы мы ни притворялись, что презираем политику, это нелегкое дело, а у Тихару есть, к этому способности.
— Так что он советует?
— Полную передислокацию. Перевезти население на острова, чтобы язва не могла распространяться.
— На войне умеренность не лучше слабоумия. А ты что скажешь?
— А что я могу сказать? Это довольно проницательный анализ нашего положения, и, возможно, лучшего выбора у нас нет.
— Возможно. А от Туга ничего не слышно?
Верещагин едва заметно поморщился от отвращения.
— Он чрезмерно высокого мнения о собственной персоне, считает себя незаменимым. К сожалению, я слышал, как он намекал, что рад оказаться посредником между нами и Бондом. По-моему, он был пьян. Его контора закроется, влияние сойдет на нет, а его Комплекс перейдет под мой контроль, пока я не распоряжусь иначе.
Харьяло рассмеялся.
Верещагин положил руки на колени и прикрыл глаза.
— Ну так скажи мне, Матти, какой выбор у нас есть?
— О Боже! — Харьяло рухнул в кресло. — Мы можем спрятаться в свою раковину, выпотрошить очистительные заводы и укрепить Комплекс. Тогда им придется либо перейти на нашу сторону, либо вернуться к первобытному состоянию.
— У лидеров буров, которые пытаются заполучить бразды правления, слишком много крови на руках, чтобы они могли допустить это.
— Тогда остается вариант Ёсиды: бросить буров за колючую проволоку, выжечь всю зелень и оставить коммандос подыхать от голода.
— Но многие сбегут и продолжат сражаться. В результате целое поколение озлобится и прольются моря крови, причем немалая ее часть будет нашей.
— Мы можем просто пойти напролом, — заупрямился Харьяло. — Мы вытрясем из тех, кто работал на Ретталью, имена нескольких руководителей, выследим коммандос, загоним их в болото и придушим. Если мы будем действовать решительно и жестко… — Он не договорил.
Если бы они действительно могли это сделать, тогда еще куда ни шло. Но если у них не хватит сил действовать подобным образом, им придется подавлять буров. А те, в свою очередь, постараются устроить батальону Верещагина кровавую баню, которой им до сих пор удавалось избежать. Если слишком часто лезть в драку, в конце концов тебя пристукнут — это одинаково справедливо и для одного человека, и для целого батальона. И храбрость могла смениться трусостью за несколько месяцев, несколько часов, а иногда и за несколько минут.