Когда-то в городе Ашторете, под Хевроном, жила совсем еще юная девушка, сумевшая вызвать у одного молодого лейтенанта желание остаться. Но он нашел в себе силы преодолеть это желание. Его звали Верещагин. Ее внуки, наверное, старше, чем был тогда он…
Да, отправка для каждого — трудный шаг, барьер, который приходится преодолевать. Но это не снимало с обвиняемого вины и никак не смягчало ее.
— Ефрейтор Пригал, настоящий трибунал находит вас виновным в совершении предъявленного преступления. Капитан, ваше мнение?
Санмартин несколько секунд колебался.
— Преступление заслуживает смертной казни.
Верещагин мягко постучал трубкой по бедру.
— Что мне с вами делать, Пригал? Вы сознаете, что капитан Санмартин должен был пристрелить вас сразу, как только обнаружил такое вопиющее нарушение воинской дисциплины?
— Так точно, сэр, я понимаю, сэр. Сознаю! То есть нет, я не знаю, что вам делать со мной, но я все сознаю. Сожалею, что так вышло, и все такое, — скороговоркой пробормотал Пригал.
— Батальонный сержант, а вы что скажете?
Малинин почесал подбородок.
— Можно начать с того, что дать бывшему ефрейтору умывальную комнату правого борта. Месяцев на пять-шесть.
— Согласен с вами, батальонный сержант. Расстрел — это слишком мягкое наказание для вас, Пригал. Вы еще должны заработать право быть расстрелянным. Понимаете, что я говорю, Пригал?
— Да, сэр. Благодарю вас, сэр.
— Вот и отлично. Встаньте по стойке «смирно», ефрейтор Пригал. Мы поговорим с вами через неделю, рядовой Пригал.
Заботливо поддерживаемый под руки конвоем, Пригал направился драить умывальную комнату правого борта. Он будет наводить там блеск, сантиметр за сантиметром. Два других члена экипажа его бронемашины, которые присоединятся к нему в этой малоприятной работе, поблагодарят его по-своему.
Привели еще пятерых нарушителей дисциплины, после чего команда прочно задраила люк.
— Какие-нибудь трудности с остальными были? — мирно осведомился Верещагин у Санмартина.
— Нет, никаких. Четверка моих парней ждала на взлетно-посадочной, и ребята Детлефа примчались на «велосипеде». Мы как раз задраивали люки.
Верещагин кивнул и стал ждать. Несколько человек из команды капитана коллективно опоздали. Наверняка какая-нибудь история.
— Заведение Пурнамо аккуратненько подожгли. Одни головешки остались, — не дожидаясь вопросов, сообщил Санмартин.
Верещагин улыбнулся.
Заслуженная репутация полковника как человека честного и любящего порядок затронула деловые интересы командующего городским гарнизоном. Батальон не скоро забудет майора Пурнамо, но последний тоже долго будет их поминать недобрыми словами.
— Адмирал Накамура, несомненно, рассердится, но это не столь уж важно. Что еще интересного?
— Хозяйка борделя хотела выставить имущественные претензии к Пригалу в качестве гарантии за оплату счета.
— Ну, и вы разубедили ее? — спросил Верещагин с улыбкой; на щеках возникли еле заметные ямочки.
— Я сказал, что такие расходы утверждаются вами лично, и предложил повалить тут же несколько стен, чтобы проверить, не укрывает ли она у себя еще двух-трех дезертиров из нашего батальона.
— Что ж, оригинальное, смелое и простое решение. Я ценю вас за это… — Верещагин вовремя остановился: несмотря на опыт, Рауль Санмартин был далеко не идеальным офицером. — Рауль, взыскание имеет двойной смысл. Оно должно показать виновному, что он опозорил себя своими действиями, и убедить, что, только отбыв соответствующее проступку наказание, может восстановить свое имя в собственных глазах. А ты перегибаешь палку. Мы расстреливаем только тех, кого не можем исправить. — Верещагин показал, что разговор окончен.
Санмартин немного подождал, а затем направился в свою роту.
Сорок шесть часов спустя он лежал, совершенно измотанный, пытаясь приспособиться к отведенному ему месту, полметра в ширину и высоту. В конце висел его рюкзак с личными вещами.
Сержант Руди Шеель выбрал себе место под вентиляционной решеткой, где не так чувствовался запах, который вскоре воцарился на транспорте. Шеель старался относиться к своему командиру как к любимому младшему брату — умнице, но непрактичному, несобранному человеку.