— Скажите, здесь подают завтрак?
… ответил исконно-питерским:
— У нищих слуг нет.
И, подтянув от пустого столика два стула — один для себя, другой для Стеньки — сел на стул верхом, более или менее вплотную к Аделине.
— Good morning, — сказал негр. — Would you like some breakfast? I know I would. I wish I knew how you're supposed to ask for anything around here. There seems to be no room service, or maybe they operate on an intermittent basis, I've no idea. I don't even know why I should bother asking you. You don't strike me as a particularly intelligent young man.
— Хау ду ю ду, — мрачно сказал Эдуард. — Ни бельмес твоя моя не понимай. Аделина, нам пора, а то ты опоздаешь на репетицию.
Стенька, последовав примеру Эдуарда, тоже сел на стул верхом, и чуть не упал вместе со стулом. Но не упал, и утвердился на стуле.
— Не спешите, храбрый воин, — сказал негр. — Спешка к хорошему не приводит.
Эдуард вперился в него глазами. Стенька открыл рот от удивления.
— И не надо на меня так смотреть. А то я рассержусь. Я видел тоже самое, что только что видели вы и ваш друг. С той лишь разницей, что я видел это полтора часа назад. В момент свершения.
— Что ты видел?
— На вы, пожалуйста. Рабство в моей стране отменили в то же время, что в России. Я вас старше — и по возрасту, и по званию. Страны наши являются союзниками. Посему. Далее. Вы знаете, что я видел. Поэтому, как ни странно, возможно у нас с вами здесь общие дела и цели.
— Вы… — сказала Аделина.
— Вы задремали, я выходил, — объяснил негр. — Не беспокойтесь.
— Что случилось? — спросила Аделина.
— Это не важно, — сказал негр, глядя на Эдуарда.
— Э… — начал Стенька.
— Не важно, — подтвердил Эдуард. — Стенька, заткнись. Как вас зовут?
— Седрик Милн. Я здесь, как и вы, по приглашению Трувора Демичева.
— Ну да? — удивился Эдуард.
— Да, представьте себе. Мы с ним давние друзья.
— Седрик?
— Да, несколько необычное, по большей части французское, имя. Мы с вами в некотором роде коллеги, хотя полномочия у наших организаций разные. Нам нужно поговорить, но сперва мне очень хотелось бы позавтракать. Аделина, вы ведь голодны, не так ли?
— У меня такое ощущение, — сказала Аделина, — что меня все считают дурой и все время используют.
— Вот же стерва, — начал было Эдуард, но Милн его перебил.
— Дурой вас никто не считает, Аделина. Насчет же использования — все мы друг друга так или иначе используем.
— Философ, — отметил Эдуард, делая уважительное лицо.
Милн улыбнулся.
— Вам свойственно чувство юмора? — спросил он.
— Еще как, — Эдуард закивал. — Очень свойственно. Особенно по утрам.
— А знаете что? — предложил вдруг Стенька. — А давайте, раз тут никого нет… то есть, повара нет… давайте сами попробуем завтрак приготовить. Наверняка там в кухне чего-нибудь…
— Протухло, наверное, когда свет отключали, — заметил Эдуард.
— Не, не протухло. Если холодильник все время закрыт, он целые сутки может холод держать, проверено, — по-хозяйски сообщил Стенька.
Марианна, отвлекшись от детектива, с недоумением смотрела, как эти четверо встали и направились в служебное помещение.
Вадим в хаки, с папкой под мышкой, с дымящейся сигаретой в руке, присоединился к математику и экономисту в небольшом конференц-зале на втором этаже гостиницы. Экономист, скучая, просматривал московский журнал, в котором утверждалось, что на прошлой неделе в России началось новое наступление на инфляцию, ибо Центральный Банк представил правительству проект основных направлений единой денежно-кредитной политики. Экономист раздумывал, стоит ли ему вдаваться в смысл статьи, стоит ли она, статья, ее автор, основные направления, и прочее — внимания умного человека. Математик же, положив ногу на ногу, развлекался электронной игрушкой с экраном. Нужно было загнать светящийся шарик в крайнюю правую лузу, а шарик все не загонялся, и иногда вспыхивал и исчезал, и нужно было начинать все снова. Экономист иногда бросал на математика взгляды, прикидывая, что скучнее — журнал или математик.
— Э… — сказал математик, неодобрительно глядя на сигарету. — Вы бы это затушили бы. Вы извините конечно, но в присутствии некурящих дымить некрасиво.
Вадим молча затушил сигарету в роскошной хрустальной пепельнице и раскрыл папку.
— Некрасов, у вас готов план интервью?
Экономист пожал плечами.
— Готов или нет?
— Готов.
— Где он?
— У меня в номере.
— Почему вы не принесли его?
— Лень.
— Понятно. Герштейн, а ваш план готов?
— План чего?
— План интервью.
— Какого интервью?
— Телевизионного. Вы будете давать интервью, не так ли?
— Может и буду, — возмутился Герштейн, — но нельзя ли переменить тон? Я извиняюсь, конечно, но что за тон? План интервью. Глупое какое выражение. Я даю интервью постоянно, и никакие планы при этом мне не нужны. И любому умному человеку они не нужны.
Вадим некоторое время молчал, задумчиво глядя на Герштейна.
— Вопрос очень деликатный, — сказал он. — Без плана нельзя.
— Какой вопрос?
— О кризисе в современной науке.
— Каком еще кризисе! — Герштейн рассмеялся, глядя на Некрасова, и, очевидно, предполагая, что и Некрасову тоже смешно, но Некрасов отвернулся и уткнулся в журнал, где было написано «Правительство готовит законопроект, который позволит президенту страны утверждать в должности президента Академии наук». — О каком кризисе речь! Столько светлых умов, столько открытий! Впрочем, вы, возможно, в этом не разбираетесь.
— Это не в моей компетенции.
— Тогда и молчали бы. А то говорите о том, в чем ничего не понимаете. Доказана теорема Пуанкаре, в квантовой механике открытие за открытием…
— Простите, какая теорема?
— Ну, вы не знаете, конечно же. Теорема Пуанкаре.
— Объясните вкратце, в чем она состоит.
— Зачем? Вы не поймете. Нет, занимайтесь своим делом, и не лезьте в то, чего вам не дано понять.
Вадим бросил взгляд на Некрасова. Некрасов неожиданно повеселел и смотрел на Герштейна с одобрением. Посмотрев на часы, Вадим встал.
— Я сейчас вернусь, — сказал он. — Пожалуйста, никуда не отлучайтесь.
Просматривая на ходу списки, он почти бегом прибыл в коридор, идущий вдоль спортзала, и, пройдя его насквозь, вошел в предбанник.
— Эх, хорошо-то как! Хорошо ведь? — донеслось из парной.
Вадим распахнул парную.
Трувор, голый, охаживал веником молодого парня, лежащего на полке, тоже совершенно голого.
— Щедрин, почему не на посту? — спросил Вадим резко.
Щедрин повернул голову, завозился, и сел на полке.
— Да перестань ты… — начал было Трувор.
— Щедрин, быстро одеться и на пост. Выполняйте!
— Слушаюсь.
Щедрин слез с полка и осторожно, боком пройдя мимо Вадима, побежал в раздевалку, придерживая одной рукой член.
— Вадим, перестань, в такую рань…
— Кого ты нам приволок? Кто этот Герштейн?
— Герштейн? Дружок мой, давнишний. В школе вместе учились. Хороший мужик.
— Я не знаю, может он и хороший мужик, но ты мне сказал, что у тебя в НИИ есть знакомый еврей, математик, который нам подходит. И Олег это подтвердил.
— Ну и?
— Он нам не подходит.
— Почему?
— Потому что он дурак.
— Ну, Вадим, — Трувор поморщился. — Вовсе он не дурак. Резковат в суждениях бывает, эмоциональный он…
— Он дурак и обыкновенный бюрократ. Он даже не понял, что происходит. Он думает, мы его сюда в гости пригласили.
— Ты согласился, чтобы был еврей.
— Мне до лампочки, еврей он или готтентот. То есть, конечно, еврея иметь в команде полезно. Но нам нужен умный еврей.
— Умные евреи наукой не занимаются, — попытался пошутить Трувор, но было видно, что он слегка растерян. — Умные евреи занимаются бизнесом…
— Черт, как не ко времени! — пробормотал Вадим, стоя в дверях парной и ведя пальцем по списку. — Ну ты смотри, научно-исследовательский… институт… и никаких евреев! Скрываются, что ли, фамилии поменяли?…