— Я не об этом, — возразил Стенька.
— А я вот ничего не понимаю в экономике, — заметил священник. — Все эти финансовые перипетии для меня чаща непроходимая — процентные ставки, акции, и прочее.
— Да, сейчас это все очень модно, — с неодобрением, и слегка невпопад, выразила Марианна, думая, что в глубине души все согласны с ее отношением к этому делу. — Очень мало духовного осталось в жизни. При Советской Власти гораздо меньше думали о деньгах и набитии желудка…
Аделина снова отвлеклась от разговора и стала изучать бармена. Он шуровал себе привычно за стойкой, мыл рюмки, протирал стаканы, чего-то перемещал, и время от времени прикладывался к прозрачной пластмассовой бутылке, содержащей, если верить этикетке, родниковую воду французских Альп.
— … да только о материализме! — взвился петухом Стенька. — Большевики отменили духовность целиком и сразу. Главным было объявлено именно набитие желудка и обогащение всех подряд. Все эти стройки, пятилетки, целина, ударники, производство — что они, духовные ценности производили, что ли? Жратву, одежду, материалы — то же, что и все. Но это воспевалось — впервые в истории искусство стало воспевать материальное. Какая еще духовная жизнь в СССР!
— Вы не жили, не знаете, — парировала Марианна. — Воспевалось вовсе не это, а люди были добрее. А материальное воспевалось для дураков. Люди умные понимали, что к чему.
Аделина положила ногу на ногу. Чуткий к нуждам клиентов бармен тут же подошел к ней.
— Нет ли у вас апельсинового сока? — спросила она у него.
— Есть. Сейчас.
Она встала и последовала за ним, и села за стойку. Бармен нырнул в угол, к холодильнику, выволок здоровенный контейнер, и плеснул из него в стакан. Незаметно, между делом, он включил телевизор, висящий над стойкой. По московскому каналу передавали новости. Молодая, плотно накрашенная дикторша заканчивала читать вслух комментарий к аресту отца Аделины. Затем показали спонтанную демонстрацию у Смольного, стихийные лидеры которой не требовали немедленного освобождения из-под ареста главы Тепедии, но просто красноречиво возмущались беззаконием, для чего и прибыли в рабочее время к этому зданию. Потом дикторша коротко сообщила об аварии в Новгородской Области, оставившей большинство жителей без электричества. После чего последовали рекламы туристического агентства, банка, и средства для полоскания рта, которое очень успешно боролось с бактериями, вызывающими парадантос (показали пятнадцатисекундный мультфильм с симфонической музыкой на эту тему). Снова новости — интервью с известной русской теннисисткой, говорящей с легким английским акцентом и живущей во Флориде. Теннисистка была симпатичная и очень мило щебетала о чем-то девичьем, о каких-то своих устремлениях вне тенниса.
— Курите? — спросила Аделину незаметно подошедшая и усевшаяся на соседний стул Амалия.
— Нет.
— Не возражаете?
— Нисколько.
Аделина снова стала слушать, как болтает теннисистка.
— Симпатичная девушка, — сказала она. — Глаза такие невинные. Смешная.
— Это у нее маскировка такая, — заверила ее Амалия, затягиваясь едким дымом. — Себе на уме барышня, своего не упустит. Миллионный контракт давеча отхватила, будет рекламировать наручные часы.
— Ну, подумаешь контракт, — Аделина пожала плечом. — Всем спортсменам такие контракты дают.
— Сняли ее в такой специальной позе, как в порножурналах обычно снимают, призывная такая поза, — продолжала, морща армянский нос, Амалия. — Расклеят на стенах домов, как она там лежит, в этих часах. С бизнесменами путается все время.
— Ну, не надо так, вы ведь ее не знаете совсем, зачем же так зло, — возразила Аделина.
— Почему же, знаю неплохо. — Амалия пустила три кольца, а сквозь них струйку дыма. — Это моя дочь.
Такие ревеляции среди бела дня — ошарашивают даже если тебе все равно.
— Вот как? — нашлась наконец Аделина.
Приглядевшись к экранному изображению, она обнаружила в блондинистой девчушке явные армянские черты. И, да, сходство.
— А как же вы… в разных странах…
— Профессии у нас разные, — объяснила Амалия. — Теннисистам хорошо платят в Америке. А фокусники больше ценятся в России. Русские люди любят фокусы, это очень старая традиция, тысячелетняя. На всех распространяется, и на малых, и на великих, и на политиков. Если, например, Россия в чем-то участвует, все знают — без фокусов не обойдется.
— Это в фигуральном смысле?
— Нет, в прямом.
— А в Америке фокусы менее популярны?
— На десятом или одиннадцатом месте. Впрочем, я точно не помню.
— А как же Копперфилд?
— Копперфилд не фокусник, — наставительно объяснила Амалия, и в руках у нее появилась неизвестно откуда взявшаяся мурлыкающая кошка, серая с белыми пятнами на лапах, похожими на спортивные носки. — Копперфилд — шарлатан и мещанский угодник. Как все последователи Худини.
— Гудини?
— Худини.
Кошка спрыгнула с колен Амалии и побежала в вестибюль по каким-то своим нуждам. Бармен переключил канал на новгородский и убавил звук. Лицо дамы, берущей интервью у какого-то деятеля в галстуке, показалось Аделине знакомым.
— Эту женщину я где-то видела, — сказала она.
— Какую? — Амалия глянула на экран. — А, это Люська. Труворова нынешняя жена.
— А, понятно, — Аделина кивнула. — Пристроил жену на телевидение?
— Нет, женился на ведущей. Очевидно из соображений престижа. Некрасов-то все публику развлекает, — задумчиво добавила Амалия. — Уши все развесили, даже священник. Надо бы узнать, как зовут священника, а то как-то неудобно. Не знаете?
— Нет…
Амалия соскочила со стула и подошла к священнику.
— Доброе утро. Как вас зовут?
— Доброе утро, — он повернулся к ней всем телом и посмотрел неодобрительно. Остальные замолчали и тоже посмотрели на Амалию. Некрасов слегка побледнел и даже чуть отвернулся. — Отец Михаил меня зовут. Что это вы, дочь моя, отдельно от всех? Присоединяйтесь.
Амалия улыбнулась, повела головой, повернулась изящно, и ушла обратно к стойке, прищелкнув пальцами. Все посмотрели ей вслед, а когда отвернулись, чтобы обменяться недоуменными взглядами, перед Некрасовым на столе лежала алая роза.
— Приветствую вас, друзья мои! — Трувор Демичев прошел через бар, на ходу подцепив лишний стул. За Демичевым плелся с большой сумкой из толстого пластика, до краев наполненной яблоками, внук Бабы Светы (мастерицы орлеанских салатов) Федька. — Ну вот мы все и вместе. Почти. Доброе утро. Позвольте мне сказать, что я рад вас всех здесь видеть. Очень, очень рад.
Я беззаботна и шаловлива, подумала Аделина.
— Я схожу за Славкой, — сказала Марианна, поднимаясь. — Заспался совсем Славка. Здравствуй, малыш, — по-учительски обратилась она к Федьке. — Какие у тебя красивые яблоки, наверное очень вкусные, — с фальшивым энтузиазмом добавила она, улыбаясь, обнажая асимметричные коронки.
Федька ничего не ответил.
— Посидите с нами, Марианна Евдокимовна, — попросил Демичев. — Славка еще придет, он знает дорогу. Милн, старина, как поживаешь? Спал хорошо?
Милн улыбнулся и кивнул. Они через стол пожали друг другу руки.
— К неграм подход особый, и уважение особое, — объяснил он остальным. — Если вы приходите в смешанную компанию, здороваться следует сперва с негром. Это характеризует вас, как воспитанного и либерального человека. Это прогрессивно.
Эдуард поманил Федьку и поставил его рядом с собой.
— Я есть хочу, — сообщил Федька, доверявший Эдуарду.
Эдуард кивнул, быстро намазал кусок поджаренного хлеба маслом, и протянул Федьке. Федька тут же стал поедать хлеб, чавкая и роняя крошки священнику на колени. Аделина посмотрела на Федьку неодобрительно.
— Отец Михаил, — продолжал тем временем здороваться Демичев. — Наше вам.
Священник любезно наклонил голову.
— Девушка симпатичная. Я давеча не спросил, как вас зовут. Уж вы меня извините.