— Поставишь у вашего участка, табличку подложишь под ветровик. Я завтра к вам наведаюсь, оформлю все.
— А как же…
— Мне захотелось пройтись. Такая вот у меня нынче блажь.
То, что парень его узнал, шокировало Каменского. Чем Хьюз и воспользовался.
Со странной телепрограммой дело обстояло так. Местного значения мусульманин, проникнувшийся пылом гласности и справедливости, соорудил нечто вроде нелегальной спутниковой антенны, дабы братья по вере могли смотреть транслируемые через спутник передачи из мусульманских стран. Большого успеха затея не снискала — местные мусульмане изъяснялись только по-английски — но оказалось, что установка может ловить не только мусульманские, но и другие, не доступные широкому потребителю передачи. За небольшую мзду предприниматель подключал всем, кто желал, любые программы в любой расшифровке. Когда Каменский поведал Сканку, что не прочь смотреть русские передачи, Сканк не только включил соответствующие программы в свой пакет, но и пригласил предпринимателя, чтобы тот установил приемник — дабы ублажить гостя, у которого на счету в Швейцарии лежала совершенно фантастическая сумма.
Можно было сесть на метро в двух кварталах от дома Сканка, но Хьюз недолюбливал синюю ветку — самую запущенную в городе. Пройдя по Сейнт-Николас до Сто Десятой, он повернул на запад, прошествовал степенным скинхедовым шагом вдоль северной кромки Сентрал-Парка, добрался до Бродвея, и повернул на юг. Спускаться в метро расхотелось окончательно. Прохожие искоса на него посматривали. Кожаная папка под мышкой слегка контрастировала с одеждой и бритой головой. Хьюз потрогал голову. Миллиметровая поросль приятно уколола ладонь. Недели через две буду похож на боксера, а еще через две на клерка, подумал Хьюз. Затем он потрогал кожаную папку. Тоже приятное ощущение — гладкая, хорошая кожа. Французское бистро на углу Сто Пятой, на западной стороне Бродвея, стояло с открытыми дверьми — пригласительно, в очень французском стиле, так, что непонятно было, где кончается тротуар, и где начинается бистро. Хьюз проследовал прямиком к стойке.
— Привет, — Сесили махнула ему рукой.
На вид ей было лет семнадцать, а на самом деле двадцать два. Она была тоненькая и угловатая, с расплывчато-ирландскими чертами лица, с рыжеватыми волосами и очень голубыми, как утреннее небо над Белфастом, глазами. Хьюз благосклонно кивнул. Она быстро нацедила ему из бочкового крана стакан Бруклинского Лагера, начинавшего последнее время всерьез соперничать с Самюэлем Адамсом и Бассом, и адамсовский Октоберфест с имбирем появился, по подозрениям Хьюза, именно из-за неожиданной конкуренции со стороны бруклинских выскочек.
Справа от Хьюза молодой австриец потягивал бутылочный Шпатен (Хьюз подумал — ведь Шпатен? Не Спатен? Именно так произносят немцы — Шпатен?) и слушал зычно играющую в наушнике (так, что Хьюз расслышал) немецкую роковую песенку пятнадцатилетней давности — «Хочу выебать Штефи Граф» — за которую героиня песни эту рок-группу судила. Австриец был дрессированный — не пытался курить. Попривыкли туристы. Пока что в бистро было пустовато.
— Что это ты так оделся сегодня? — неуверенно улыбаясь спросила Сесили, положив локти на стойку, раскинув ладони фигурной скобкой, и уперев в них подбородок.
— Умничаю, — объяснил Хьюз.
— Чак, ты сегодня вечером свободен?
Нет, их не переучишь, подумал Хьюз, имея в виду человечество. Чак, Чак.
— Мы же договаривались на завтра, — напомнил он.
— А у меня сегодня вечер свободный.
— Мало ли что.
— А чем ты сегодня занят?
— Это государственный секрет.
Она скептически на него посмотрела. Ей хотелось закатить скандал, но, во-первых, она на работе, а во-вторых, Хьюзу закатывать скандалы — встанет и уйдет, даже если ему вовсе не хочется уходить — просто из принципа.
Австриец наконец-то заметил Хьюза в хаки и с опаской чуть подвинулся на стуле, работая локтем, упертым в стойку, как рычагом.
— Хотите еще что-нибудь? — спросила его Сесили.
— Я? Нет, пожалуй, нет.
— Хайль Гитлер, — сказал Хьюз с очень серьезным видом.
Австриец некоторое время сидел, сохраняя таким образом лицо, а затем встал, выложил двенадцать долларов на стойку, и ушел.
— Всех клиентов мне распугаешь, — заметила Сесили, улыбаясь и пересчитывая купюры.
— Хочешь я его арестую? — предложил Хьюз. — Две бутылки — и ни цента на чай. Свинство. Негодник.
— Тогда знаешь что? Тогда я пойду сегодня на вечеринку, — заявила Сесили, стараясь говорить подчеркнуто равнодушно. — Я вчера купила новые босоножки. Хочешь посмотреть?
— Хочу.
Сесили обошла стойку, встала перед Хьюзом, и сделала пируэт. Ноги у нее сохраняли, несмотря на тщательный педикюр, подростковую неловкую угловатость. Ступни и пальцы были длинные. Босоножки имели каблук, выглядели вульгарно, и совершенно ей не шли.
— Очень красиво, — сказал Хьюз.
Она запрыгнула ему на колени (против правил заведения, не поощрявшего чрезмерно фамильярное общение персонала с клиентурой, но Хьюзу две недели назад довелось поговорить с ее начальством, и с тех пор Сесили располагала в заведении некоторыми привилегиями) и обвила ему руками шею. В кармане у него зазвонил мобильник. Коротко поцеловав Сесили, Хьюз вытащил телефон и посмотрел на опознаватель номеров. Придерживая подругу за талию, Хьюз сказал:
— Вперед.
— Чак?
— Нет, это общество культивирования папоротников.
Майк, тот самый, разговор с которым Хьюз давеча сымитировал перед Каменским, хмыкнул.
— Чаки, почему наблюдаемый переменил место?
— Это такая загадка? Не знаю, сдаюсь. Почему?
— Мне не до шуток. Мы его два месяца пасем, он всегда был дома. А тут вдруг выскочил, побежал, поймал такси, и уехал. Куда?
— К Дику Шайо.
— Блядь! У Дика Шайо — проходной двор, он там кого угодно может повстречать.
— Кто?
— Наблюдаемый. Его там могут убить, понимаешь? Или еще что-нибудь. Все откроется, все узнают, что его пасли.
— По-моему, о том, что и вы, и русские его пасете, не знает только он сам.
— Вот и не нужно, чтобы он знал. Зачем ему знать? Он и так бреется раз в четыре дня. Исчезнет — совсем зарастет. Ищи его потом среди раввинов в Боро-Парке. Что ты ему сказал, Чак?
— Пригрозил ему звонком.
— Куда?
— В твое заведение замечательное.
— Кошмар какой. Зачем?
— Он мне на ногу наступил и не извинился.
— Да, на тебя это похоже. Мог бы просто дать ему в морду.
— Я был при исполнении. На Сканка заведено дело. Все равно бы ваш наблюдаемый там не остался. Поэтому, переместив его, я оказал ему, и вам, и русским, и вообще всему свету, неоценимую услугу, и тем не менее все почему-то недовольны. Также, я не мог дать ему в морду потому, что он в два раза тяжелее меня. Я не прошел курс в вашем заведении, где учат эффективно калечить людей, и после дачи в морду мне пришлось бы вытаскивать пистолет и, возможно, даже применять его.
— Не треплись, Чак. Наблюдаемый знает, что Сканка арестовали?
— Да. Если вышел из дома — знает, поскольку проходил через гостиную, и, следовательно, многое видел.
— Ну, хорошо. В общем-то, ты действительно оказал нам всем услугу.
— Да.
— Нет, я не об этом. Дело в том, что пять минут назад какие-то кретины ворвались в квартиру Сканка и разнесли ее всю на хуй. Очевидно, искали наблюдаемого.
— Это уже после того, как мои коллеги и Сканк уехали?
— Да. Что, испугался?
— Хмм. Знаешь что, Майк? На вашем месте я бы поставил человек десять охранять Каменского.
— Сперва надо выяснить, кто за ним гоняется. Спланируем засаду.
— А что, есть сомнения по этому поводу?
— Может, это мафия.
— Кубинская? Итальянская?
— Русская.
Хьюз засмеялся.
— Идиоты.
— А?
— Русская мафия не может за ним гоняться. Никак не может.
— Почему? — удивился Майк.
— Потому что он сам — всем мафиям мафия. Он может купить десять русских мафий.