— Вообще-то он американец.
— Настоящий?
— Какой-то знакомый Трувора, подозрительный тип. Но дело не в нем. Знаете, у всех нас здесь имеется совершенно реальная возможность не выйти из этого заведения живыми.
— Да? — Пушкин загрустил. Видно было, что он не очень в это верит, но ему все равно грустно. — Ну вот. Вот тебе и лекция. И связи нет. Жена у меня испереживается вся. Она у меня хохлушка, сковородками кидается, когда истерикует.
— Часто истерикует?
— Последнее время очень часто. С тех пор как дети разъехались — сын в институт, дочь замуж вышла. Ее дети, между прочим, не мои. Дура. Все время орет. Кричит — блядь, столько богатых жидов кругом, угораздило меня именно за тебя выйти, козел, шантрапа бесштанная, хуже москаля! Что толку с того, что ты ученый? Ученые на мерседесах ездят, а у тебя на троллейбус денег нет. И так далее. А вы женаты?
— Разведен.
— Везет же людям. Вы тоже им лекции читаете?
— Да.
— О праве?
— Об экономике.
— Глупо как-то. Телепередачи с лекциями, а телевизоры не работают по всей области.
— Послушайте, Лев, вы действительно не понимаете, что происходит, или прикидываетесь?
— Хмм…
— Странно как-то. Область уже третий день существует, как независимое государство — и никто почему-то не воспринял это всерьез. До сих пор.
— Есть вещи поважнее.
— Например?
— Тепедию разгромили — раз. Ближний Восток — а там евреи — два. Америка — три.
— Перестаньте вы…
— Я серьезно. Вы разве не заметили? Нынешнее поколение русского народа — единственное в мире, полностью посвящающее все свободное и так называемое рабочее время рассуждениям об Америке. Иногда отвлекаются на евреев, реже на гомосексуализм. Плюс немного трепа о патриотизме и хачах. Но в основном — об Америке. Какие американцы тупые и бескультурные, и как они всех завоевать хотят, и особенно нас.
— Лев, ваше непрерывное общение с мещанским сословием не идет вам на пользу.
— Вы совершенно правы, Некрасов. Я хотел отвлечься и купил билет на представление мисс Акопян. Давно не видел, как фокусы показывают, но его почему-то отменили. Возможно в связи с переворотам и независимостью Новгородской Области. Хотя это, наверное, плохо. Поскольку политика не должна вмешиваться в дела искусства.
— Мисс Акопян находится здесь.
— Как — здесь?
— Здесь. На верхнем этаже, в пентхаузе. И даже устраивает представления. Программа у нее, правда, несколько необычная, но сегодня вечером вы ее наверняка увидите.
Пушкин высоко задрал левую бровь, изображая недоверие.
— А балетную труппу наш хват и умелец Трувор не пригласил ли заодно?
— Вы все еще находите происходящее смешным?
— Не очень, — признался Пушкин. — Заварили кашу. Но в конце концов чем мы хуже Грузии или Украины? Нынче все отделяются.
— Да, пожалуй, — машинально согласился Некрасов. — Сука Кудрявцев! — неожиданно со злобой сказал он, кусая губы. — Скотина. Ишь какой умный. Заболел он. Я бы тоже заболел сейчас. Но мне никто не поверит. А ему поверили. Не сразу, но поверили.
— Это естественно, — Пушкин покивал. — То, что законники врут не краснея — известно всем. По поводу историков у популяции все еще есть некоторые сомнения. Кто этого мужика так разукрасил? И кто он такой?
— Он священник. Отец Михаил.
— О! Не любят у нас попов, не любят.
— Лев, у меня к вам вопрос, как к биохимику.
— Начинается… Ладно, задавайте вопрос.
— Нафта-четыре.
— Ну?
— Это действительно возможно? Она существует?
— Ну вот. При чем тут биохимия? Вы бы еще у историка спросили.
— Не валяйте дурака.
— В принципе возможно. Опыты провели ведь. Две тонны сожгли.
— Отдача — действительно такая, как мне сказали?
— Это смотря кто вам сказал.
— Не увиливайте.
— В четыре раза.
— И ее действительно нигде больше нет?
— Кого?
— Нафты-четыре?
— Аберрация. Действительно нет.
Спортзал, нужный отряду Вадима для поддержания формы и готовности, не отключили от генератора, и не только освещали, но и проветривали кондиционером — в отличие от бара, здесь было прохладно. Дети трех матрон наконец-то его обнаружили, этот спортзал, и пришли, небось, в мрачный восторг. За какой-то час с момента обнаружения половина стальных тросов, соединяющих грузы, педали, распялки, и прочие важные атрибуты машин для культуризма, были перекушены неизвестно где раздобытыми строительными кусачками. Бревна и кони валялись опрокинутые, маты лежали порезанные кухонными ножами, которые тоже неизвестно откуда взялись, а потом неизвестно куда исчезли, за исключением двух, кои оказались вогнанными по рукоять, как легендарный меч Нотунг, обнаруженный Зигмундом и унаследованный Зигфридом, в баскетбольный щит на высоте трех метров от пола. Восемь канатов перепилили (вероятно, теми же ножами) у самого основания под потолком. От девятого каната осталась висеть половина — второй половиной одну из девочек привязали к груженной на сто двадцать килограммов штанге. Выйдя из предбанника в спортзал, подавленный Стенька увидел ее, девочку, и подошел к ней. Она посмотрела на него страшными круглыми глазами. Не говоря ни слова, Стенька подергал канат, нашел главный узел, и развязал его. Девочка с опаской поднялась на ноги, посмотрела затравленно на Стеньку, и побежала куда-то в раскоряку. И скрылась. Стенька поплелся к выходу.
Зашитый и обработанный Милном, отец Михаил курил, развалившись на стуле.
— Это бесчеловечно, — заверила Марианна вернувшихся с конференции у рояля Некрасова и Пушкина. — Они перешли границы. Давно перешли. Ну, я понимаю — в моем случае, и в вашем, они рассчитывают на что-то, но унижать священника — во имя чего? Во имя того, во что никто давно не верит? Зачем им это понадобилось?
— Марианна Евдокимовна… — сказал Некрасов, морщась.
— Ничего, ничего, — отец Михаил затянулся и закашлялся. — Многие люди так устроены.
— Что вы хотите этим сказать? — удивилась Марианна. — Как именно устроены? Вы же не собираетесь всерьез утверждать, что верите в Бога и так далее?
Аделина закатила глаза. Марианна раздражала ее давно. Некрасов и Пушкин криво улыбнулись.
— По-моему у вас сотрясение мозга, — сказал Эдуард отцу Михаилу.
Милн кивнул — ему тоже так казалось. Марианна чуть не приняла реплику на свой счет, но вовремя спохватилась и промолчала.
Молча появился откуда-то внук Бабы Светы, Федька, прошел к стойке, подтянул стул, сел возле него на пол, голову прислонил к краю стула и, кажется, задремал. Некоторое время все сочувственно на него смотрели, кроме отца Михаила, который закурил следующую сигарету.
— Сотрясение, возможно, — согласился он. — А что, рожа зеленая?
— Такой слегка изумрудный оттенок, — определил Эдуард.
— Импрессионистский, — добавил Пушкин. — Некрасов, вы будете нынче вечером присутствовать?
— Да.
— Какая у вас тема, если не секрет?
— Рандеман декруассан.
— Это что же такое?
— Убывание прибыли. Или отдачи. В русском языке нет подходящего термина, поскольку в России… а у астренов тем более… ничего никогда не убывает.
В бар вбежала большая неопрятная крыса и ринулась по диагонали к стене. Аделина подалась назад от столика вместе со стулом. Марианна оглянулась, увидела крысу, крикнула пронзительно «Ой!» и вскочила на ноги, а затем на стул, грохнув каблуками тяжелых туфель. Помимо священника, которому в данный момент было действительно все равно, мужчины сделали вид, что ничуть не испугались.
За крысой вошел Стенька — развязной походкой, руки в карманах штанов. Оглядев общество, он презрительно хмыкнул, прошел к столику, подтянул стул, плюхнулся на него, подумал, а затем налил коньяку в снифтер Аделины и выпил.
— Вот, — сказал он.