— Его действительно звали Зигфрид, такое имя, — пояснила Аделина.
— И он пел Зигфрида? — спросил Пушкин.
— С большим успехом.
— Хмм… Он ярко выраженный семит?
— Не очень ярко.
— Ага. Блондин?
— Да.
— Стройный?
— Да.
Пушкин развел руками и склонил голову влево, как бы говоря, «что и требовалось доказать».
— Вообще-то это свинство, — добавил он. — Какая-то извращенная провинциальность. Сколько у меня знакомых — треплемся все время на разные темы, и хоть бы что. Но как только я встречаюсь с людьми, имеющими степень, разговор сразу переключается на евреев. При этом все считают — взрослые люди — что я выступаю в роли представителя данной этнической группы. Недавно я был в Англии — за свой счет ездил, учтите!.. — он с комическим выражением лица поднял вверх указательный палец. Все улыбнулись, даже Марианна. Ей вообще ужасно нравился этот человек. — Встречался там с разными… э… коллегами… Кстати, английские биохимики почему-то не желают гладить рубашки, вечно в мятых рубашках… такой вот интересный аспект… Да, так вот, меня там все спрашивали о России с таким видом, будто я главный ее представитель и все о ней, России, знаю. Примитив, дамы и господа. Кстати, Кудрявцев это отметил в одном из своих эссе. И слегка ошибся, надобно сказать! К примеру, он пишет, что всех русских за границей считают поклонниками Толстого и Достоевского, и это, по Кудрявцеву, есть крест, который русские осуждены нести через века. Но это не так. Просто у людей есть привычка ради собственного спокойствия запихивать всех знакомых в категории. И нет на свете любителя, скажем, музыки Шопена, которого хотя бы один раз не спросили, не полька ли его мама. И при появлении в обществе француза все нефранцузские мужья сразу начинают одергивать своих жен. А про американцев думают, что они тупые и не разбираются в вине.
— Я тупой, но в вине я разбираюсь, — сообщил Милн.
— Я об этом и говорю! — закивал Пушкин. — Ну да ладно. Иду я давеча с одной дамой…
На Аделину обаяние Пушкина не действовало никак. Она с нетерпением ждала, когда же наконец лишние уедут в студию. Некрасов посмотрел на часы.
— Лев, у нас есть часа два, — сказал он. — Надо бы кое-что обсудить. По поводу сегодняшнего вечера.
— Не вдруг, — откликнулся Пушкин. — Сперва мне нужно подремать. Пойду к себе в номер, пострадаю там на сон грядущий от антисемитизма, да и вздремну. А вы меня разбудите через час. Я на втором этаже, в Два Вэ. У меня за стеной все время ебутся, звучно так. Приятно — всюду жизнь. По-моему персонал.
Щедрин и Рылеев, положив автоматы на ковер номера, забавлялись игрой в техасский холдем — одну из клубных разновидностей покера. Щедрин ждал прихода «трех одного вида», в то время как Рылеев, азартный по натуре, лелеял намечающийся «полный дом». Сделали ставки. Щедрин поменял одну карту, а Рылеев две. Повысили ставку, и еще повысили.
— А я вот не люблю всего этого либерализма, — продолжил Рылеев начатую ранее мысль. — Парады гомиков, и все такое. Сперва гомики, потом муслики тоже парад устроят. Вижу твои пять, набавляю еще три.
Щедрин слегка покраснел, но в свете полевого фонаря, освещавшего в основном стол, перемены в его лице остались незамеченными партнером.
— Вижу твои три… — сообщил он. — И вот еще десять. Нет, двадцать.
— Ну, знаешь ли…
— Нет, видишь…
Оба замолчали одновременно. Из коридора отчетливо донеслось:
— Бррам-бам-бам, бррам-бам-бам… бам! — баритонально, а затем очень чистое, очень сильное меццо вывело на одной ноте:
— Я пришла к тебе против воли. Но мне велено исполнить твою просьбу. Спаси Лизу, женись на ней.
Все стихло.
— Какую Лизу? — шепотом спросил Рылеев. — Твою гёрлфренд зовут Лиза?
— У меня нет гёрлфренд, — растерянным шепотом отозвался Щедрин.
В коридоре снова запели:
— Бррам-бам-бам, бррам-бам-бам… бам!
И однонотным контрапунктом пошло опять меццо:
— И три карты… три карты… три карты…
И снова стихло, уже окончательно. Некоторое время Щедрин и Рылеев смотрели друг на друга.
— Ебаный в рот, — сказал Щедрин, поднимая автомат с пола и бесшумно поднимаясь на ноги.
Рылеев сделал тоже самое.
— Надо посмотреть, — сказал он вполголоса, а потом вдруг крикнул, оглушив и напугав Щедрина, — Кто там?!! Эй!!
— Идиот, — тихо сказал Щедрин, силой воли подавляя страх и переполняясь воинской доблестью. Придерживая автомат правой рукой, он быстро и ловко, почти без шума, подошел к двери, ловким движением взялся за ручку, и рванул дверь на себя. Рылеев припал на одно колено, целясь из автомата в образовавшийся проем.
— Что там? — спросил он хрипло.
— Не видно ни хуя, — отозвался Щедрин. — Ладно. Подожди. Э… Прикрой меня. Черт, фонарик нужен.
Рылеев оглянулся. Полевой фонарь не подходил — слишком тяжелый. Обычный монтерский фонарик лежал на трюмо. Немного поколебавшись, Рылеев опустил ствол и прошел к трюмо, а когда обернулся, в комнате уже находились, помимо Щедрина, еще двое. Долговязый и очень черный в сумеречном свете негр аккуратно и бесшумно укладывал насильственным путем выключенного Щедрина на ковер, а слегка крестьянского вида, как показалось горожанину Рылееву, шатен в элегантном костюме направил автомат Щедрина Рылееву в голову.
— Бросай дуру, — сказал шатен.
— Э…
— Я говорю, дуру бросай.
Рылеев осторожно, левой рукой, перекинул ремень автомата через шею, медленно присел на корточки, и положил автомат на ковер. И в этот момент в номер вперлась темноволосая стерва, виденная им давеча в баре. Уверенным шагом она подошла к Рылееву (он отпрянул), наклонилась, и подобрала автомат. Негр, уложив Щедрина, закрыл и запер дверь.
— Где говорильник? — спросил у Рылеева шатен.
— А?
— Рация, передатчик.
— Эдуард… — позвал негр.
— А?
Негр кивнул в нужном направлении.
— Ага, — сказал Эдуард. — Линка, не застрелись там. Так. Ничего себе.
Аделина и Эдуард одновременно подошли к агрегату. Он был громоздкий, имел множество дисплеев, кнопок, клемм, и рычагов. Эдуард оглянулся.
— Я предупреждал, — сказал негр.
— Ладно, — сказал Эдуард. — Эй, связной, тебя как зовут?
— Валера, — сказал ошарашенный Рылеев.
Негр хихикнул.
— Нам нужно срочно позвонить. Иди сюда, — велел шатен Эдуард.
Связной Валера подошел к агрегату.
— Линка, не верти дурой, — предупредил Эдуард. — Так. Нам нужно позвонить… Милн?… вот по этому номеру, — он взял лист бумаги, поданный ему Милном.
Связист посмотрел на номер.
— Не понимаю, — сказал он.
— Чего тут понимать?
— Это не российский номер.
— Ну и что?
— Код страны…
— Что «код страны»?
— Странный какой-то.
Эдуард глянул на Милна. Милн развел руками.
— Вроде бы… — начал было Эдуард, но сразу замолчал.
— Этот код от страны не зависит, — объяснил Милн.
— Ага, — сказал связист. — Тогда понятно… А это…
— Валера, нам некогда, — сказала Аделина, рассматривая автомат. — Что тут? В фильмах показывают… Ага. Нам некогда, — повторила она, вертя автоматом и глядя на Валеру.
— Э! Э! Осторожно! — Рылеев отодвинулся, закрываясь рукой.
— Связь, — напомнил ему Эдуард.
Рылеев, обойдя полукругом Аделину, присел за агрегатом. Засветились дисплеи, погас контрольный огонек.
— Сейчас он вызовет подмогу, — предупредила Аделина.
— Не вызовет, — возразил Милн.
— Мы же не совсем идиоты, кое-что понимаем и видим, — объяснил Эдуард, следя за действиями Рылеева. — Не так уж это сложно.
Из агрегата раздался гудок, похожий на обычный телефонный. Рылеев снял с крепления наушник и протянул его — от себя. Милн взял наушник, но динамик агрегата почему-то продолжал работать. Это удивило не только Милна, Эдуарда, и Аделину, но, почему-то, Рылеева тоже. Он стал осматривать агрегат, тыкаясь в разные места.
— Шалом, — сказали в динамике.