— Романтика, — заметил Милн.
— А вы думаете, в высших кругах нет романтики? А Тепедии свое государство нужно было — понятно для чего. И Кречету дополнительная выгода. Новая конституция, отсутствие экстрадиции — и Кречет чист. Но в последний момент правду в эфир решили не пускать. Новое правительство арестуют, а тех, кто сейчас в гостинице…
— Да?…
— Слушайте внимательно, Милн. И вы тоже, Эдуард. Если Каменского убрал петербуржец, то следующая его цель — Кречет. На взгляд петербуржца, все, кто сейчас в гостинице — люди Кречета, и их будут убирать вместе с Кречетом.
— Кто их будет убирать?
— Я плохо помню биографию петербуржца, но он, вроде бы, человек деловой и прагматичный. Кречет — стихийный бандит. Сейчас он слаб — недавно вышел из тюрьмы, верных ему людей осталось человек тридцать, и все они любители, кроме этого… вы упоминали… да. Петербуржец — научный бандит. Поэтому боевики петербуржца — люди очень серьезные, наверняка бывший спецназ. Афганская война, Чечня, этсетера. Принимайте самые экстренные меры. Если можете уйти прямо сейчас — уходите.
После напряженной паузы Милн спросил:
— ФБР знает?
— Узнает минут через двадцать. Именно столько потребуется Майку, чтобы найти переводчика и перевести запись. Это не важно.
— Все-таки, Чак…
— Да что же это такое! — возмутился Хьюз. — Чак, Чак — и вы туда же! The impertinence! Shit!
— Shut up and let me get a word in edgeways! То, что вы изложили, безусловно логично и… но вы ведь просто детектив. Не в обиду вам…
— Вы сами на меня вышли, не так ли. Видите ли, Милн, устройство власти — криминальной ли, легитимной ли — всегда одинаково, на всех уровнях. И методы идентичны. С официальных правительств спрос меньше, но живут они, как и обычный криминал, на отобранные у популяции деньги, и когда кто-то покушается на их авторитет, применяют насилие.
— Есть законы…
— Да, есть. Из сентиментальности, и для упорядочения. И даже благотворительность есть — ею занимаются и правительства, и преступники. Вам просто блеск люстры в правительственном здании глаза застит. А походили бы по Южному Бронксу или Испанскому Гарлему — сами бы все поняли, без моих подсказок.
— Хорошо бы повстречать этого Кречета, — сказал Милн.
— Удивительно, что вы до сих пор с ним не встретились. Он наверняка наведывается в гостиницу. Часто.
— Вряд ли.
— Уверяю вас. Иначе и быть не может. Я с этими кречетами разных калибров встречаюсь минимум два раза в неделю.
Милн продолжал разговор, а Эдуард вдруг отвлекся и задумался. Нет, Милну ни в коем случае нельзя говорить, кто такая Аделина. Он сразу придумает, как ею можно прикрыться, как щитом. Лучше прикрываться…
Да ну! Вот же подонок этот Кречет. Десять человек детей — чем не живой щит? Как он все просчитал! А этот Чак — он молодец, соображает. Не зря мы ему звоним. И, кстати, то, что он сейчас делает, он делает бескорыстно. Впрочем — не совсем. Кому еще он может все это рассказать? То-то и оно. Красуется детектив, умение показывает, превосходство демонстрирует. Шерлок Холмс. А по-русски как говорит — гладко, красиво, и прононс странный. Именно странный. Как из позапрошлого века. Как это он сказал? «Кузен моего прадеда с двумя полками дважды чуть не взял Петербург». Вроде бы, наполеоновские войска так далеко на север не заходили, да и прадед… для немцев — слишком близко по времени… стало быть, речь о гражданской войне. Петербург? Два полка? Колчак — нет, Колчак был в Сибири. Деникин, вроде, на Украине. Не помню. Или не знаю.
У Милна, кажется, кончились вопросы. Хьюз на другом конце связи ждал. Эдуард, чуть подумав, неожиданно спросил:
— А скажите, мистер Хьюз…
Хьюз засмеялся.
— Что это вас так рассмешило? — поинтересовался Эдуард, не потому, что обиделся, а просто ему действительно стало интересно.
— Меня так никогда еще не называли.
— Все больше по имени?
— Э… Нет. Мистер — это забавно звучит, если по-русски произносить. Мистеррр. Миииистеррр. И Хьюз — Хххххьюз.
— Вы, наверное, общаетесь с какими-нибудь русскоязычными там, в Нью-Йорке?
— Бывает.
— С евреями на Брайтон Бич?
— Почему ж непременно с евреями?
— Ну как. Брайтон Бич.
— Ну, Брайтон Бич. И что же?
— Там в основном евреи из России живут.
— Это было давно. Сейчас там славян больше, чем евреев.
— Да? Не знал.
— Впрочем, общаюсь я со всеми подряд, и недолюбливаю и тех, и других. Я вообще многих недолюбливаю. Негров я терпеть не могу, это совершенно точно, больше, чем славян, и больше, чем евреев, все мои коллеги-негры меня за это уважают, но я ебал их уважение. Вы хотели задать мне какой-то вопрос?
— Да.
— Как детективу?
— Да.
— Задавайте.
— Это не имеет отношения к… э…
— Понял. Задавайте.
— У нас тут был спор… Священник спорил с одним человеком…
— Эдуард… — вмешался Милн.
— Нет, пусть спрашивает. Все, что вам нужно знать, Милн, вы уже знаете. Молодой человек интересуется чем-то отвлеченным — такие побуждения следует только приветствовать.
— Я… — Эдуард запнулся. — В общем, парень спросил, в чем виновата Россия, и священник сказал, что за Россией водится один значительный… э… грех, кажется. Но не объяснил, что он имеет в виду.
Милн странно посмотрел на Эдуарда. Будь Эдуард на его месте, он тоже странно бы посмотрел на Эдуарда.
— Странный вопрос, — сказал Хьюз. — Хотя, если священник, то, в общем, понятно, что имелось в виду.
— Понятно?
— Конечно. А вам — нет?
— Нет.
— Хмм… — Хьюз помолчал некоторое время. — Ну, очевидно, священник имел в виду, что Россия является первой в мире страной, предавшей и продавшей христианство с потрохами в национальном масштабе. Остальные страны присоединились к этой купле-продаже позднее и не полностью. И, конечно же, с точки зрения священника никакие евреи в первом большевистском правительстве, сколько бы их там ни было, Россию не оправдают. Возможно, именно это имел в виду священник.
— Ого, — сказал Эдуард. — Да, серьезное обвинение, ничего не скажешь.
— Это вы иронизируете? — спросил Хьюз.
— Слегка. А что?
— Дело в том, — сказал Хьюз, — что помимо священников, есть еще одна категория людей, имеющая основания так думать.
— Да? Какая же?
— Белоэмигранты и их потомки.
Расстроенные Вадим и Олег насели на Демичева, мрачно курящего пятую сигарету за рулем внедорожника, припаркованного у входа в телестудию.
— Зачем было вызывать немца, да еще и не посоветовавшись ни с кем? — настаивал Вадим.
— Ответьте, Трувор.
— Да, не нужно было, — подключился с заднего сиденья прибывший в Белые Холмы глава областной энергетики. — Совсем. Мы уже почти все починили. Там шесть хомутов из строя вышло, и Завалишин в конце концов сообразил, что нужно один из них привести в чувство, а остальные просто подключатся сами, по цепи. Смех — нужно было ладонью слегка пиздануть по чушке, сверху, и все дела. И вдруг приходит немчура — кричит, требует, чтобы никто ничего не трогал. Рожа красная, тупая.
Отто Шварцкопф действительно прибыл в Новгород с аварийной командой из четырнадцати человек — десять турок, один болгарин, и три немца — несколько часов назад. Затребовал вертолеты, рассредоточил команду по станциям, кричал, произносил сквозь зубы «русише швайн», запрашивал данные — словом, вел себя, как типичный, стандартный немец. И через пять часов после его прибытия зажглись фонари на улице Германа. Половина из них тут же перегорела. Еще через час Новгород стал освещаться — квартал за кварталом. И отапливаться, и охлаждаться. Заработали бензоколонки. Нескольких новгородцев тут же убило током, но радость города, грозившего до этого вот-вот скатиться в техническое средневековье и преступный разгул, почти не омрачилась.