— Хороший мужик, кстати говоря, — добавил Милн. — Художник. Носило его по всему свету. Он сперва не знал, что я у него есть. Объявился, когда мне было восемь лет. И пристроился где-то рядом. Я его любил очень. Года три к нему бегал каждый день, он мне всякие сказки расказывал-показывал. Читать научил.
— По-русски?
— В общем-то и по-английски тоже, и по-французски. Вообще он образован неплохо для русского художника. А потом уехал. Художники такой народ. Непостоянны оне.
— Пиздит, пиздит, не слушай его, Линка, — сказал Эдуард. — Милн, не вешайте девушке лапшу на уши. Блядь, действительно продувает здесь. Вот же догадались — из бетона гостиницы лепить, в этих-то широтах.
— Что ж им, из пластилина их лепить, что ли? — спросил Милн.
— Зачем же. Есть кирпич, есть известняк, да и деревом края не обижены, утеплить где…
— Строитель, — заметил Милн.
— А что?
— А вы разве не слышали блистательную речь Некрасова?
— Это которую?
— Ту, где он говорил, что строительство зданий без учета географии и демографии и еще чего-то уходит в прошлое вместе с нефтью.
— Слышал, ну и что?
— Мы ведь с вами, Эдуард, профессиональные слушатели. Нас учили слушать и запоминать.
— Это вы к чему?
— Странно как-то. Захолустный городок. Ближайший центр — Новгород, в десяти километрах, город очень провинциальный, очень неделовой. Зачем-то в захолустном городке строится многоэтажная гостиница, на обогрев которой зимой нужно тратить колоссальное количество энергии — поскольку, как вы сами заметили, бетонные блоки в этих широтах — глупость, тепло не держат. На что рассчитывали строители гостиницы? Каких гостей ждали? Туристов? Но туристы никогда не слыхали о Белых Холмах. Бизнесменов? Но разъезжие бизнесмены, у которых могут быть дела в Новгороде — а таких мало — остановятся в Новгороде, а не в Белых Холмах. Но даже сам Некрасов, светоч наш, не нашел ничего удивительного в том, что посреди чиста поля, окруженного болотами, стоит этот бетонный сарай.
— Вам этого не понять, Милн, — сказал Эдуард, подыгрывая. — Это русский размах. Гостиница — только начало. Увидите, через год-другой, когда область утвердится в своей полнейшей независимости, тут за речкой построят международный аэропорт.
— С бассейном, — добавил Милн.
— То есть… — начала было Аделина и замолчала.
— Ну, ну? — поддержал ее Милн.
— Вы оба… пересмешники… умники хуевы… хотите сказать, что этот… сарай… принадлежит Тепедии?
Помолчали.
— Умом вы не бедны, барышня, — сказал Милн.
— А Хьюз-то прав, — откликнулся Эдуард. — План был запасной, но все равно его привели в действие, может и стихийно — не знаю. По англо-американскому образцу. Тепедия строила себе Камелот. Самый известный город в стране не должен быть этой страны столицей. Так?
— Все так, — подтвердил Милн. — Вот только есть один момент, который Хьюз упустил — а все потому, что мы ему не все рассказали, и мы еще об этом пожалеем.
Возникла пауза.
— Да, есть такой момент, — согласился Эдуард мрачно.
И снова пауза.
— Что вы мне голову морочите? — возмутилась Аделина. — Какой момент?
— Подожди, Линка. Милн, договаривайте, раз уж начали.
— Да чего там… Вы лично, Эдуард, решили кое-что от меня… и от Хьюза… утаить, не так ли.
— Продолжайте.
— У вас были на то основания, согласен. Но…
— Но?…
— В машине, доставившей сюда Ольшевского, сидели четверо, и теперь я вовсе не уверен, что двое из четверых попали в эту машину случайно и были в этой машине лишние.
— Честное слово.
— Я вам не верю.
— Почему?
— Не верю и все тут. Нет, я не намекаю на то, что у вас лично здесь были какие-то интересы… А вот Ольшевский — другое дело.
— Он не знал.
— Вы уверены?
— Уверен.
— Хмм.
— Что вы болтаете! — недовольно вмешалась Аделина. — Что за суфлерское бормотание? Вы о чем!
— Похоже, Аделине следует кое-что знать. Не так ли, Эдуард.
Молчание.
— Не так ли? — настоятельно повторил Милн.
— Вот вы и скажите, — мрачно буркнул Эдуард.
— Вы все еще сомневаетесь, что я знаю?
— Я на всякий случай.
— Хорошо. Скажу, но с оговоркой, — сказал Милн. — Оговорка такая. Россия и право на собственность — понятия, в близком родстве не состоящие.
Пауза.
— Блеск, — прокомментировала Аделина. — Глубочайшее философское измышление. И что же?
— А дело в том, — продолжил Милн, — что ни у покойного Каменского, ни у зыбко здравствующего поныне Кречета нет законных наследников.
Помолчали.
— Договаривайте, — попросила Аделина.
— Такие корпорации, как Тепедия, слишком разветвлены, чтобы их можно было ликвидировать одним махом и конфисковать всё, им принадлежащее. Что-то где-то останется. Кречета уберут, потом в питерской тюрьме произойдет… хмм…. что-нибудь, и все права на остатки тепедийной роскоши перейдут к единственному наследнику, точнее — наследнице, а дальнейшее будет зависеть от того, насколько легко эта наследница поддается манипулированию, и кто именно будет ею манипулировать.
Помолчали.
— Вот же ты сука болтливая, — сказал Эдуард.
— Подонок, — презрительно бросила в темноту Аделина.
— Я?
— Я?!
Это двойное «я?» — Милна и Эдуарда одновременно — произнесено было в полный голос.
— Тише, — сказала Аделина.
И опять все смолкло.
— А, так вы еще и переспали, — догадался Эдуард. — Ебаный в рот! Ну и блядь же ты, Линка!
— Не оскорбляйте даму, — предупредил Милн.
— Пошел ты…
— Тише, сюда идут.
Шли не снизу, как ожидалось — а сверху. Лязгнула железная дверь, грохнула алюминиевая затворка. Ветер загудел сильнее, и дверь снова захлопнулась, но тут же отворилась. Еще немного поскрипела, ворочаясь на петлях, и опять захлопнулась. Раздалось неуверенное шаркание и сопение, а потом кто-то оступился на темной лестнице, стал падать, и упал на Милна.
Милн включил фонарик.
— Сгинь, — сказали ему пискляво.
Милн поводил фонариком вверх-вниз, и в стороны. Обнаружились три грязных детских лица, с глазами, широко распахнутыми от ужаса.
— Сейчас они заорут, — предупредил Эдуард.
И дети действительно — собрались заорать. Один из детей оказался девочкой. Она открыла рот очень широко и выдала шесть тактов на одной ноте. Ля-бемоль, машинально отметила про себя Аделина.
— Тихо, — сказал Милн.
К девочке, как по сигналу, присоединились оба мальчика.
— Заткнитесь вы! — тихо и страстно сказал Эдуард.
— Эдька, с ними надо ласково! — проинструктировала его Аделина.
— Заткнитесь на хуй, — стараясь говорить ласково, сказал Эдуард. — Ну, пожалуйста. Здесь совсем не страшно, а дядя просто негр.
— Я просто негр, — кивнул Милн. — И еще я плясать умею. Лезгинку и другие национальные танцы. Шшш. Все хорошо. Вы откуда здесь образовались?
— Мы больше не будем, — пообещал один из мальчиков.
— И не надо, — согласился Милн. — Где ваши мамы?
Молчание.
— Вы, наверное, спать хотите. Что вы там делали, наверху?
— Мы думали, мы будем Ольку насиловать.
— Какую Ольку?
— Вот ее, — мальчик показал пальцем на девочку. — Мы еще вчера с ней договорились.
— Ну и как?
— Там дядя спит.
— Где?
— В комнате. Дверь открыта, а он спит. И вино разлил. — Не спит он, дурак ты, Сережка. Дядю помочили.
— Нет, он спит.
— Дурак.
— Тихо! — подала голос Аделина. — Тише, дети. Эдька. Посмотри, что там.
— Почему я?
— Потому что Седрику я доверяю меньше. Устраивает?
— Почему?
— Седрик представитель иностранной разведки. Эдька — иди, и быстро возвращайся. Живее!
Эдуард вздохнул, велел детям посторониться, и прошел наверх.
— Милн! — сказал он сверху.
— Ну?
— Фонарик выключите.
— Да… Дети, я сейчас выключу фонарик, но это не страшно. А тетенька вам споет чего-нибудь, очень тихим голосом, проникновенно. Правда, тетенька?
— Правда.
Милн выключил фонарик. Эдуард не без труда отворил дверь и вышел в ветренный коридор. Как дети смогли открыть дверь, прижатую ветром — неизвестно. Дети могут многое, и это их умение как правило недоступно пониманию взрослых. Шесть контрольных огоньков горели вдоль коридора, почти ничего не освещая. Подождав несколько секунд, давая глазам привыкнуть к темноте, Эдуард ощупью стал продвигаться вперед. Как в таких потемках ориентировались эти сопляки? Сука Линка… Из-под двери слева, едва видимый, сочился свет. Компьютерный замок отсутствовал вместе с ручкой. Проведя ладонью по двери, Эдуард поранил себе кожу — ручку, очевидно, сбили или вырвали с корнем. Эдуард надавил на дверь. Она легко поддалась и открылась бесшумно. Нет, ручку вырвали явно не дети. Или дети?