Первый удар был нанесен с ритуальной пунктуальностью - в ночь на 22 июля. Есть мнение, что первая бомба разорвалась у метро «Аэропорт», на месте нынешнего здания МАДИ. Тогда же был разрушен театр Вахтангова на Арбате. Свыше 200 (а кто говорит, 250) бомбардировщиков 2-го воздушного флота Люфтваффе шли сразу с четырех направлений, с аэродромов оккупированной Белоруссии. Ими управляли профессионалы, имевшие опыт бомбардировок Лондона, Парижа, Амстердама, городов Польши, Югославии, Греции. Однако большая часть нападавших была рассеяна на подступах к Москве - по разным данным, было сбито от 22 до 36 самолетов.
Москвичи успели хорошо подготовиться к нападению с воздуха. Его ждали: ведь в первый месяц войны над городом было замечено 89 вражеских самолетов-разведчиков. В первый же день войны, 22 июня, вышел приказ № 1, которым предусматривались светомаскировка, приведение в боевую готовность бомбоубежищ и служб противовоздушной обороны. Уже к концу июня город был окружен кольцом войск ПВО, была окончена маскировка стратегических, оборонных объектов, а также центральных площадей и наиболее значимых памятников архитектуры. Фотографий осталось немного - поди погуляй с фотоаппаратом по городу, ожидающему осады. Но даже немногие сохранившиеся снимки и рисунки являют нам совершенно титаническую инсталляцию. На асфальте Манежной и Театральной площадей нарисованы крыши десятков зданий, кровля Кремлевского дворца разукрашена зеленью деревьев. Купола соборов - черные, на стенах Кремля нарисованы квадраты окон и нарядные яблоньки. Фасады Манежа, Большого театра и прочих крупных построек центра также превращены в нагромождение маленьких домиков. Отводной канал прикрыт фанерными щитами. Для самолетов, летящих на высоте четырех километров (спускаться ниже не давал лес металлических тросов, удерживающих аэростаты), все эти декорации не имели особого значения. Но были и отдельные виртуозы, прорывавшиеся в город до объявления воздушной тревоги (в спокойные дни аэростаты опускались на землю). Старожил Софийской набережной Виктор Анатольевич Розанов уверяет, что однажды немецкий самолет кружил над Болотной площадью - пальнул по прохожим и убрался восвояси, не заметив Кремля, находящегося в трех сотнях метров. Но самым важным элементом маскировки стали ложные объекты - плюшевые заводы и аэродромы, сооруженные в окрестностях города. Они оттянули на себя 687 фугасов, предназначавшихся Москве.
Второе нападение было совершено уже на следующий день, 23 июля. Немцы учли ошибки и применили новую тактику - кидали бомбы с недосягаемой для зениток высоты в 7000 метров. Зажигалки сыпались тысячами, однако дежурящие на чердаках граждане не давали разгораться крупным пожарам (заметим, что жилая застройка Москвы в ту пору была на 70 % деревянной). Одна из фугасных бомб взорвалась на углу Воздвиженки и Арбатской площади. Народ бросился к станции метро, на лестницах образовалась давка, в которой пострадало несколько десятков человек. В дальнейшем эвакуация проводилась более организованно, многие москвичи вообще предпочитали ночевать в бомбоубежищах.
Активно действовали аварийно-восстановительные полки. Характерна в этом отношении и история с памятником Тимирязеву у Никитских ворот. Бомба не только сбросила его с постамента, но и разнесла на части. Согласно свидетельствам очевидцев, голова статуи залетела в окно стоящего напротив жилого дома (того, в котором также располагался Кинотеатр повторного фильма). Однако к вечеру следующего дня памятник стоял на месте целым - за исключением царапин на пьедестале, хорошо видимых и сегодня. А берлинское радио тем временем отчитывалось об успехах: «Кремль и все вокзалы разрушены. Красной площади не существует. Москва вступила в фазу уничтожения…»
Москва быстро привыкла к осадному положению, город жил обычной жизнью - работали магазины, кинотеатры, на улице Горького продолжалась реализация сталинского Генплана - аккуратно двигали вниз по переулку помилованный градостроителями старинный дом, на фасаде которого латынью была выведена надпись: «В Боге надежда моя» - тоже ведь совпадение. Жизнь в городе, пожалуй, стала даже более оживленной, поскольку все были при деле. Но и предельно напряженной, настороженной - как в муравейнике, почуявшем приближение бури. Как писала в своем дневнике одна москвичка: «Люди, приезжающие с фронта, говорят, что здесь находиться страшнее, чем на фронте, так как здесь все неожиданно, и не знаешь, где будет сброшена бомба».