— Вот и иди домой.
— А что делать? Все одно идти.
— Это да, ты же расскажешь, что видел меня.
— Знамо дело, мама молвит, обманывать нехорошо.
— Угу, верно молвит. А ты чего сюда вышел?
— На реку посмотреть. А интересное с другой стороны. Мужики с бабами к большим воротам пошли. Слыхал, вековой дуб опосля грозы горит.
— Да ну? — Вавула сделал вид, что не знает. — То к несчастью.
— Так же и люди молвят. А старец Светозар успокаивает, мол, отгонит зло, коли от деяний Перуна не пострадало капище.
Вавула спросил:
— А оно пострадало?
— Вроде нет. Старики туда пошли, один вернулся, поведал, что там тока мокро от дождя.
— И то добре. А ты не шляйся тут, да к воде не подходи, лучше у дома будь или с ребятней играй.
— Играться завтра на день Купалы будем.
— Ну, гляди. Отец, молвишь, дома?
— Дома. И мама, и Ерема, и Росана.
Последние были средним братом и младшей сестрой Вавулы.
Он встал, поправил полы на рубахе. Как был мокрым, двинулся к городьбе дома. Там у входа уже стоял отец. С ним соседский мужик, он что-то рассказывал, размахивая руками.
Завидев Вавулу, старейшина рода вывел мужика за городьбу, подошел к сыну:
— И где ты был?
— В лесу, — не моргнув глазом, соврал сын, впрочем, он не врал, был же у леса, можно сказать, в лесу, а то, что не один, отца не касалось.
— В лесу? — удивился Заруба Дедил. — и чего ж ты там делал?
— У меня на охоте у прежнего лука верхний рог обломило, видать, сильно тетиву натянул, вот и искал заготовку для нового.
Отец с недоверием посмотрел на сына:
— Нашел?
— Не-а. На опушке можжевельника нет, а вглубь зайти не успел, началась гроза, мыслил, прибьет еще молния. Разгневался бог Перун не на шутку.
— И где, в каком месте ты был?
— Да недалече от векового дуба, в который молния попала, под кустом. Вот видишь, промок весь.
— У дуба? Ты видел, как он загорелся?
— Видел, — кивнул Вавула, — тока до того молния сожгла сосенку, подожгла бревно, что мужики там оставили. Бревно дождь погасил, сосенка же сгорела. А потом молния уже в дуб ударила. Но загорелся он не сразу, поначалу расщепило его, и тока потом огонь по древу от средины, где расщеп, к кроне пошел. И что дивно, отец, как загорелся дуб, так гроза тут же и прекратилась. Чрез время малое уже солнце светило. Ну я обходами домой.
— Пошто обходами?
— Дабы высохнуть немного под солнцем-то.
Старейшина хмыкнул:
— Хм, вроде не врешь.
Вавула воскликнул:
— А чего мне врать-то? Не дитя уже, не отрок, считай мужик, осталось домой жену привести, да свой дом поднять. Уже двадцать один год.
— Слыхал я, Вавула, ты на дочь старейшины рода Кобяка в Вабеже, Ведану, глаз положил?
— А чего? Девка хорошая, статная, красивая, здоровая. И из семьи равной.
— Откель у тебя мысли такие — равной? Али не ведаешь, что старейшину на вече избирают?
— И все одно, главенствует в роду старейшина. Вот и Ведана — дочь старейшины.
— А как же Голуба, дочь гончара Лихаря Рубана? Мы ж с ними о твоей свадьбе договорились. И он согласился, и Голуба.
Вавула понимал, что пойти против воли отца открыто и ныне вызовет только гнев у родителя да упорство, которое уже не сломить, посему схитрил:
— Ну вы ж пока тока договорились. До сватовства дело-то не дошло?
— Умыкнешь ее завтра, и сделано, почитай, дело. Остальное пойдет само собой.
— Ладно, треба умыкнуть невесту, умыкну. А где землю мне община выделит под дом?
— Община и решит, земли свободной на селе много.
— Добре, отец, пойду переоденусь, а то хворь подхвачу и вместо праздника на лаве огненным валяться буду.
— Ступай и — гляди у меня!
— Отец, это ты сыну, которому двадцать один год?
— Для меня ты до смерти дитем будешь.
Вавула зашел в дом, переоделся. Внутри дом состоял из теплого помещения — комнаты с одним-единственным окном, больше для проветривания, потому как топился зимой по-черному. Подстава, что могла служить столом и малой лавкой, лавы рядом, вдоль стены низкие лавы, лежанка, на стенах шкура медведя, других зверей, убитых на охоте. Вторая медвежья шкура на дощатом полу. Такие стали недавно делать. В простом жилище — полуземлянке пол был земляной. У входа отдельная каморка, рядом печь-очаг глиняная. К дому-срубу пристроили две пристройки — клети, там кладовые, комнатенки. Крыша утепленная, покрыта соломенными вязанками.
Мать выставила на стол уху, кашу, кувшин с квасом, половину каравая.
Потрапезничав, Вавула завалился на свою лежанку, что ближе к печи, потянулся: