Когда мы оказались внутри, днище, естественно, захлопну лось, но мы не придали этому значения - быстрее бы съесть халявные дыни. Но дух Тугая наказал нас за воровство его дынь. Мгновенно, как это нередко бывало на целине, над нами собра лись грозовые тучи, сверкнула молния и полил дождь, перехо дящий в град.
Мы метались по тесному копнителю, пытаясь выбраться. Но по отполированным соломой стенкам взобраться было не возможно. Попытки взломать заднюю решетчатую стенку тоже не помогли. Мы вымокли до трусов, и уже мокрых нас избивал град. Наконец я, взобравшись на плечи Максимова, вылез на мо стки и нажал педаль. Мы освободились и затрусили домой, по ливаемые остатками заканчивающейся грозы.
Мы запомнили это злодеяние "духа Тугая" и решили ото мстить ему. Назавтра мы уговорили шофера Ваську Пробейго лова (по прозвищу "Бобби Динамит") съездить с нами на своем газике на бахчу. Набрав полкузова дынь, мы вернулись. Проез жая мимо нашего общежития - амбара, я закинул одну "кол хозницу" в открытую дверь. Видели бы вы, что там началось! Бедные целинники, не видевшие никаких фруктов после Гру зии, накинулись на дыню, как в зоопарке крокодилы - на бро шенный им филейный кусок мяса.
Но месть - штука обоюдоострая. Естественно, Тугай узнал, кто был автором стишков и похитителем его личных дынь. Доб рохотовстукачей нам на Руси не занимать!
И вот на доске приказов, прямо на замазанном краской сти хе про вечный союз Тугая с бугаем, появляется объявление о со брании партийнокомсомольского актива отделения прямо у нас в амбаре. С утра, когда многие безработные студенты еще ле жали на своих нарах, к нам вошли: Тугай, Тоточава - парторг нашего факультета, неизвестная дама в кирзовых сапогах и два местных механизатора.
Дама провозгласила, что "есть мнение считать собрание от крытым", все пришедшие, подняв руки, проголосовали "за", и фарс начался. Естественно, разговор был только о моем пове дении. Как будто в разгар уборочной не было больше дел, как обсуждать возмутительное поведение студента "Гулии.
", даже сняв для этого с комбайнов механизаторов. Но инкриминиро вать мне стишки они не могли - не доказано; на счет дынь тоже разговоров не могло быть - с какой это стати дыни, выросшие на "всенародной" земле, принадлежали только Тугаю? А вот рацпредложение мое горячо обсуждалось. Докладывал, конеч но же, сам Тугай.
- В то время как наши женщины в поте лица... - лицо, вернее, ряшка, у Тугая побагровела, в углах рта выступила пена. Мне казалось, что под фуражкой у него даже зашевелились вырас тающие рожки...
И тут я повел себя, как говорится, неадекватно. Встав с нар, я извинился перед собранием и сказал, что мне нужно на ми нутку выйти. Потом товарищи рассказывали, что дама даже ис пугалась, как бы я ненароком не повесился от позора: "Потом отвечай за него!" Но я не собирался вешаться. Зайдя на кухню, я разбил тройку яиц в алюминиевую кружку, насыпал туда са харного песку и ложкой стал сбивать свой любимый "гоголь моголь", или "гогельмогель", как называли его в еврейских ме стечках. Так я и зашел в амбар обратно.
Актив аж голос потерял от моей наглости. Потом заголосили все вместе: Тугай и дама - от ярости, механизаторы - от сме ха, студенты - от восторга. Только Тоточава сидел молча, ши роко раскрыв глаза и рот. Я смотрел на этот театр абсурда, взби вал свое еврейское лакомство и почемуто спокойно думал: "Вот приехал я сюда с благими намерениями, чуть не помер, заболев по дороге, потерял надежду на рекорд в жиме, оставил в Тбили си невесту. Конечно, обманывал десятника Архипова, но в убо рочной участвовал честно - даже рацпредложение сделал, как вообще избавиться от копнильщика (позже на комбайнах эту должность действительно упразднили), а меня тут, как врага народа...".
- Погоди, - обратился ко мне Тугай, - сейчас на это времени нету, соберем урожай, а тебя отошлем с письмом в инсти тут, чтобы выгнали тебя оттудова!
И вдруг - у меня помутилось в голове и "наступило" то осо бое состояние отчужденности, какое было знакомо мне со вре мени предсказания пожара в детском саду. Я увидел весь амбар ный театр со стороны - кричащего багрового Тугая, чопорную даму в кирзовых сапогах, студентов на нарах и себя с алюмини евой кружкой в руке. Чужим, громким, но бесстрастным, как у автомата, голосом, я заговорил чьимито чужими словами, от которых в амбаре наступила гробовая тишина:
- Так, теперь слушайте меня! Выгнать, Тугай, надо преждевсего тебя, за то что в данных метеоусловиях ты дал приказ ко сить раздельно. Тебя предупреждали, что это преступно, что надо быстрее косить напрямую. Поэтому урожай будет потерян, а тебя уволят! Выгляни за дверь - идет снег, и это надолго; скошенные валки засыплет, и ты не подберешь их! Это конец твоей карьере, Тугай!
Тугай, слушавший меня с вытаращенными глазами, вдруг сорвался с места и бросился к выходу. Когда он открыл дверь, все ахнули от удивления - снег, крупный снег, падающий сплошной пеленой, скрыл все вокруг - и кухню, и многостра дальный туалет, и доску приказов, и все остальное целинное убожество...
- ... твою мать! - глухо выкрикнул Тугай и исчез за пеленой снега. Вслед за ним бегом исчезли члены партийнокомсо мольского актива. А вслед исчезающим фигурам из амбара ? 628 понеслись аплодисменты и свист студентовцелинников.
Меня всего трясло, кружка с еврейским лакомством прыга ла у меня в руке, я медленно приходил в себя. Окончательно оклемавшись, я первым делом доел гогольмоголь (не пропадать же добру!), а потом выглянул за дверь и убедился в правоте сво их слов.
"Битва за урожай" была проиграна. В район приехал "боль шой начальник", кажется, предсовмина Казахстана Кунаев, раз давать выговора. и снимать нерадивое руководство, которое слепо выполняло указания того же Совмина. Пал "жертвой борь бы роковой" и дружок бугая - Тугай.
Так сбылось мое второе предсказаниепроклятье, произне сенное, кстати, при большом числе свидетелей.
ПОСТРАДАВШИЙ ЦЕХ
Следующий случай, на мой взгляд, совершенно глупейший, произошел уже во время учебы в аспирантуре в подмосковном городе Бабушкине. Жил я в рабочем общежитии под названи ем "Пожарка" (это было здание бывшей пожарной части). Вер нее, в описываемый период я в общежитии только числился, а жил у любимой женщины Тани в доме по соседству. Раньше и Таня жила в "Пожарке" со своим мужем - моим другом Во лодей. А потом супруги разошлись, и место друга занял я. Таня работала крановщицей в три смены: неделю - в дневную, не делю - в вечернюю, и неделю - в ночную. Завод, где она рабо тала, я хорошо знал - он был недалеко от нашей "Пожарки", я даже както бывал на самом заводе по делам.
Таня часто рассказывала про свой цех, там изготовляли стеновые железобетонные панели для домов. Рассказывала о со трудниках - злом и кляузном бригадире, начальнике цеха с не предсказуемым поведением, который, по словам Тани, пытался принудить ее к сожительству. О добром пьяницетакелажнике с татарской фамилией, которую я уже забыл, и другом такелаж нике - Коле, который симпатизировал Тане. Она не могла скрыть, что нравился ей этот Коля, и постоянно рассказывала про него. Глаза ее при этом глядели кудато в бесконечность с нежностью и любовью.
Я спрашивал Таню, какую роль играю я сам в ее жизни. Она отвечала, что я - ее любимый человек, любовник, если быть точной. А Коле она просто симпатизирует, и никакой близости между ними не было.
Однажды, когда Таня ушла в ночную смену, меня одолела ревность - а вдруг она в перерыв или когда нет работы находит в цеху укромное местечко (ночь ведь!) и встречается там с этим Колей. Заснуть я не мог, выпил для храбрости, добавил еще и - пошел на Танин завод.
Через проходную прошел легко - ночью никто посторон ний на заводы не ходит. Вокруг была тьма, и только вдали го рело огнями высокое, этажа в три, производственное здание, и оттуда же раздавались звуки вибрирующих прессформ, кра на, идущего по рельсам, его сигналов, воздуха вырывающего ся под давлением.