Совсем уж неожиданно прилетела весточка с Майорки - тоже открытка, от Антонио, а ведь этому Павел адреса своего не оставлял. Узнал, должно быть, у Ингрид - больше неоткуда. Значит, дружбе их ещё не конец? Радоваться за сестренку или не стоит? "Senorita Eliza et Senor Pablo". И несколько непонятных испанских слов. А на другой стороне морской пейзаж: на крутых скалах террасами лепятся белые, с плоскими крышами дома. Различимы даже гроздья алых цветов на стенах и на изгородях - он его помнит, это несокрушимое красное воинство... На открытке значится Estallench, и на почтовом штемпеле тоже. Ах ты, жиголо-бедолага, зимой, видать, на твои услуги спрос невелик, пришлось вернуться в свою деревеньку и помагать родителям в магазине. Бог помощь!
Маргарита не пожелала напомнить о себе - а жаль. Обиду затаила или просто - привыкла за много лет обходиться без "милого Паульхена" и дальше намерена, да он ей и неинтересен... Хотелось бы Павлу это понять...
Не было вестей и от Лизы, а Новый год приближается. Прихватив обе открытки - хоть какой-то предлог, - Павел в последнюю праздничную субботу отправился в Удельную. Пока дрог в промерзлой электричке, рисовал себе встречу и так, и эдак: помирятся, обнимутся, уедут вместе. Или уж рассорятся вдрызг - любой вариант казался ему лучше, чем чертова неопределенность. Хотя, если честно, какая там неопределенность? Чисто по старому анекдоту... Ясно же - есть у неё кто-то, иначе за два месяца объявилась бы. Она не злопамятная, да и что, собственно, произошло? Ссорились и раньше, но не так подолгу.
...Знакомый дом выглядел заброшенным, даже одичалым. Покосившуюся приоткрытую калитку замело снегом до половины и ни перед ней, ни за ней видно через штакетник - никаких следов... У соседей над крышами дымки, а тут ничего, упирается в пустое небо жестяная труба. Вот к этому он не готов! Господи, что случилось? Лишь бы жива...
Пока бежал в больницу - тревога и страх гнали его со спринтерской скоростью, воображал всякие ужасы.
Когда-то Лиза показала ему обшарпанное двухэтажное здание, выстроенное неким богатеем ещё до революции специально под больницу. С тех пор богатеево детище только разваливалось - ни денег на ремонт, ни другого помещения для больницы у народных заботников за восемьдесят лет советской власти так и не нашлось.
В субботний день народ с хозяйственными сумками и пакетами сновал туда-сюда: навестить своих больных, подкормить, утешить. Прямо в приемном покое Павел, к огромному своему облегчению, увидел Марью Антиповну - Лизину мать. Почему-то она всегда пугалась при виде его - милиции, что ли, боится, или от природы такая робкая?
- Здравствуйте, я к вам заходил и не застал никого! - с места в карьер начал Павел, - Где Лиза?
Женщина отступила, в замешательстве замахала руками:
- В Малаховке она, в Малаховке. У Юрия Анатолича. Он все хворает, она за ним ходит. Да вы знаете его...
Еще бы следователю Пальникову не знать Юрия Анатольевича Станишевского, бывшего Лизиного шефа и, как Павлу известно, не просто шефа, а ещё и некоторым образом любовника. Интеллигент, сильно смахивающий на эталон российской нравственности и именно интеллигентности - на Антона Павловича Чехова, повинный косвенно в гибели двух близких ему женщин и, возможно, напрямую - несчастного, потерявшего разум "афганца" без определенного места жительства, а попросту бомжа. Только доказать следователю в свое время ничего не удалось, ускользнул этот благостный пожилой господин от наказания, живет-поживает себе на уютной дачке, и Лиза почему-то с ним. Вот так новость!
Услышанное настолько поразило Павла, что он даже не поинтересовался, где же обитает сама Марья Антоновна и почему пусто и заброшено их с Лизой жилище. Собрался было на станцию, - домой, в Москву! Но передумал. Раз уж приехал, а больше он в эти края ни ногой, то следует прояснить все до конца. Хватит с него! Разговор этот, видит Бог, будет последним.
Он шагал по верткой, заснеженной тропке вдоль озера, оскальзываясь то и дело и чертыхаясь сквозь зубы. По сравнению с нависшим серым небом, так и норовившим упасть на близкую землю, снег на озере был бел и чист, только полыньи чернели. Над ними застыли, как неживые, согбенные фигуры рыболовов, один разделял тоску с большой черной собакой, так же неподвижно растянувшейся на снегу и пристально смотревшей в полынью.
Павел глянул на часы: начало второго. Туда, на маленькую площадь, полдень ещё не добежал. Но уже расставляют столики суетливые официанты, и отдыхающий люд стягивается потихоньку на перекресток сразу с нескольких центральных улиц. Мягко катятся нарядные автобусы, полупустые - среди зимы туристов мало, а зря: говорят, там и зимой дожди необязательны, и солнце частый гость. В эту самую минуту оно золотит, должно быть, серые стены высокого старого дома на площади, прихотливые его украшения, узорные резные рамы и фигуры, дикий виноград, цепляющийся за каждый выступ. Не дом, а целый город, они с Лизой любили его разглядывать.
...На его настойчивый стук отворил сам хозяин - почти неузнаваемый. Вместо вальяжного джентльмена - согбенный старик, пытающийся разглядеть гостя сквозь сползающие с носа очки, и голос старчески дребезжит:
- Вам кого угодно. молодой человек?
- Я к Лизе, Юрий Анатольевич. Пальников Павел. Помните меня?
- Как же, как же! Лизанька в магазин побежала и на рынок, скоро будет. Да что же вы на пороге-то? Прошу!
Смущения ни малейшего, искренне рад, приглашает в дом. Павел с готовностью шагнул в маленькую прихожую, которую помнил по прежним визитам. Тепло - а потому и уютно. На газовой плите чайник закипает, и гость, хотя и незваный, смело может рассчитывать на чашку чая. Прежде хозяин баловался коньячком - тоже неплохо было бы рюмку с морозу...
Павел поймал себя на том, что по-прежнему испытывает к Станишевскому неприязнь, хотелось сказать что-то едкое, колкое, уесть скользкого старичка. Нет, нехорошо, стыдно даже - с ним любезны, обходительны, в дом пригласили... Вот и ладно, и Лиза скоро придет - тогда и поговорим.
Он едва успел снять и повесить на указанный хозяином крючок куртку и принялся стаскивать ботинки, когда знакомый голос за спиной провозгласил:
- Надо же, кто к нам пришел! Какие люди в Голливуде! Да не снимай ты ботинки, пол холодный.
Без пошлости мы не можем. Верна себе дорогая подруга.
Он бросил свое занятие и стал наблюдать, как Лиза разматывает серый платок. Провела рукой по лицу, будто пытаясь стереть непривычно яркий - с морозу или от смущения? - румянец. Одна из брошенных на пол сумок повалилась на бок, раскатились по полу картофелины.
- Не померзла картошка по пути? - озабоченно спросил хозяин дома. С видимым трудом нагнулся, подобрал одну, на другую нацелилась знакомая сиамская кошка. Тут как тут, вывернулась, неизвестно откуда и снайперски точным ударом черной лапы загнала картофелину под диван.
- То-опси! - укорила её Лиза, - взрослая, а все играешь, как котенок. Доставай вот теперь из-под дивана...
Это она, чтобы скрыть свое замешательство, угадал Павел, - Я её, можно сказать, застукал. Живет в его доме, провиантом запасается. Общее хозяйство.
Он глаз не отрывал от Лизиного лица, она же отводила взгляд.
Юрий Анатольевич деликатно вышел из комнаты, будто вспомнил про неотложные дела.
- Что это он так сдал? - вслед заметил Павел, - Шамкает, сгорбился, ещё платок этот старушечий...
Думал - вернее, не думал, а бессознательно пытался уязвить Лизу, но она отозвалась в унисон:
- Да, прямо не узнать. Но тут бы всякий сдал. Хорошо, хоть жив остался, отметелили старика - будь здоров. Три ребра сломали, протез зубной. Сотрясение небольшое, но все же. В больнице больше месяца отвалялся...
Кого-кого, а следователя Пальникова таким сюжетом не удивишь. Нападают группами, чаще подростки. Отбирают деньги, документы, даже еду. Сопротивляться начнешь - врежут. Лучше сразу отдать - а директор этот бывший, небось, в амбицию полез.