Мы без труда читали на еврейском (идише), но, когда местные евреи начинали говорить друг с другом, понять их нам не удавалось. Другое дело, если они, отчетливо выговаривая слова, читали по написанному. Тогда смысл становился ясным. Так было бы, если б между собой на своих диалектах стали общаться жители Мюнхена и Берлина.
При Габсбургах евреям здесь жилось ни хорошо, ни плохо. Под Польшей они страдали из-за своенравия и национального высокомерия поляков, но в сравнении со своими собратьями в соседней России чувствовали себя счастливыми. Об этом можно прочитать у Йозефа Рота[19] и многих других писателей, перешедших с еврейского языка на немецкий. До 1914 года евреям из Галиции для роста по карьерной лестнице обычно необходимо было перебраться в Вену или Берлин, как сегодня в Тель-Авив или Нью-Йорк.
Здесь, в Галиции, были города, такие как Опатув и Островец-Свентокшиски, чье население почти на 100 процентов состояло из евреев. Мы познакомились с евреями еще во время завоевания Польши: с их бедностью, болезненностью, страхом, смиренностью и ремесленным мастерством. У еврейского народа не было политических амбиций. Они постоянно становились козлами отпущения, а сейчас их стали уничтожать даже с помощью технических средств. Тогда мы не имели ни малейшего понятия о том, что с ними происходило. Когда наша часть передислоцировалась из Франции в Польшу, евреи уже жили не в своих маленьких городах и селах, а в гетто в самых нищенских условиях, из нужды продавая остатки своего имущества. Их возможности заниматься привычным делом – торговлей и ремеслом – были сведены до минимума. Но они продолжали верить, что их страдания закончатся, если немцы, которых они на свой лад считали всемогущими, победят. Тогда, как они надеялись, евреи снова, как в XVIII веке, займут промежуточное связующее звено между германскими господами и славянскими массами.
Погром, учиненный эсэсовцами в Бродах, таким образом, был своеобразным напоминанием о временах, когда там правил царь. Получается, что немецкие освободители от русских пришли как убийцы. Это был шок, часто встречающийся в мировой истории. И как всегда, последствия его были ужасными. Именно здесь кроются причины нашего поражения. Местное гражданское население в конце концов стало нас настолько сильно ненавидеть, что принялось тосковать по русским. Ошибки, совершенные в мелочах, со временем набрали на Украине и в России всемирно-исторический вес.
Оставшиеся полчаса мы подавленно следовали по городу в тягостном молчании. Как только население поняло, что имеет дело с регулярной воинской частью, страх у людей пропал. Возможно, они стали даже испытывать чувство стыда за то, что нас так встретили. По крайней мере, нам было стыдно. И это чувство мы переживали по милости нашей идеологической элиты. Здесь личный состав роты впервые ощутил некую раздвоенность, которая, собственно говоря, мучила каждого немецкого солдата: как соотносится с интересами Германии то, что провозглашал и требовал национал-социализм, а точнее, партия, и как соотносится с интересами Германии то, что совершал каждый отдельно взятый немец. Когда такие установки приводили к преступлениям, как здесь, например, германский солдат смотрел на это с омерзением. Но солдат есть солдат и не может снять с себя военную форму и перестать повиноваться приказам.
Эрхард скакал на лошади рядом со мной и все время самым грубым образом ругался на баварском диалекте. Ведь он был моим лучшим другом и доверял мне. В своей гражданской жизни Эрхард являлся подмастерьем пекаря и в последнее время мучился вопросом, стоит ли ему стать профессиональным военным. В Ингольштадте с ним все время случались различные истории, и он все более склонялся, оставшись в вермахте, покончить со всеми проблемами, связанными с невестами, кормящими матерями, мэтрами и трактирщиками. Обычно я отговаривал его от этого шага, рисуя радужные картины, как он, будучи владельцем пекарни и автофургона, радуется жизни в собственном роскошном особняке. Эрхард соглашался с моими доводами, но ненадолго, вопрошая:
– Тебе-то откуда это известно?
– Мой дедушка был пекарем и умер бургомистром, – отвечал я.
– Он, наверное, выгодно женился?
– Конечно!
– Вот где собака зарыта. Но мне никогда не удастся найти подходящую жену, а если и найду, то она будет за мои выкрутасы на меня злиться до смерти.
Мы подошли к отрогам Авратинских высот[20] и остановились там, где начиналось большое болото. Небо было затянуто облаками, несущимися в северном направлении. Обрушившийся дождь буквально заливал низины. Дороги развезло. Наша рота разместилась на отдых в деревне. На конец-то представилась возможность вытянуться на соломе, положив голову на подушку. Это были прекрасные часы, которые ценит каждый военный. Мы играли в карты, брились, стриглись, стирали форму, ели вареники и жарили кур.
20
Село Авратин находится восточнее реки Збруч, близ ее истока в Хмельницкой области. (