В Петербурге матросы с «Пересвета» добились аудиенции у первого помощника морского министра и заявили ему, что крейсер был взорван «адской машиной». Депутаты потребовали прекратить работы по подъему пушек с затонувшего крейсера, поскольку тем самым «могут быть уничтожены доказательства их подозрений», а также назначить комиссию по надзору за работами на «Пересвете», половину членов которой должны составить представители команды. Они также внесли запрос о судьбе крейсера и его команды в Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов. В стране царило двоевластие, и морское министерство не могло уже так просто отмахнуться от требований матросов. Тем более что работы по подъему пушек еще не начинались.
Летом 1917 года было решено создать специальную комиссию по расследованию обстоятельств гибели «Пересвета». Возглавил ее представитель морского министерства капитан первого ранга Макалинский. От русской колонии в Порт-Саиде в состав комиссии вошли Александр Пахомов и Исаак Рохваргер. Команде тоже предложили избрать в комиссию двух представителей. Ими стали водолаз Михаил Петров и комендор Николай Лучинкин.
Вскоре российский консул в Александрии А. М. Петров телеграфировал в Каир: «6 августа (19 по новому стилю. — В. Б.) в Александрию прибыли из Марселя на французском транспорте матросы крейсера «Пересвет» Михаил Петров и Николай Лучинкин. Они были снабжены билетами до Порт-Саида и здесь высадились самовольно. Мне донесено, что в помещении консульства второй вел разговор пацифистского и большевистского характера о необходимости прекратить войну».
В начале сентября уже капитан Макалинский шлет из Порт-Саида в Каир телеграмму Смирнову: «Считаю своим долгом Вам сообщить, что здешние французские и английские власти очень сильно заинтересовались нашим депутатом Лучинкиным, наводят о нем справки у консула. Видимо, они принимают очень серьезно этого пропагандиста, сошедшего самовольно в Александрии и успевшего провезти кучу коммунистических брошюр». А вскоре российскому посланнику делает письменное представление сам английский главнокомандующий в Египте. Он требует удалить комендора Лучинкина «ввиду анархической и пацифистской пропаганды с его стороны». Стало быть, в Порт-Саиде комендор общался не только с соотечественниками.
И морское министерство, и Министерство иностранных дел России ответили на запрос Смирнова, что не только не против высылки Лучинкина, но и считают ее необходимой. Однако времена были уже не те, чтобы распоряжаться судьбой человека, представлявшего интересы нескольких сот матросов. Во всяком случае, капитан Макалинский сообщил в Петроград, что решение этого вопроса выходит за пределы его компетенции. Переписка о судьбе комендора длилась до середины октября. Затем поток архивных документов прерывается, так и не прояснив, что же стало с Николаем Лучинкиным. Был все-таки выслан в Россию? Или отправился туда сам, уже после Октябрьской революции? А что стало с Михаилом Петровым и теми 48 матросами, что остались при комиссии, так и не завершившей, кстати, своей работы?
Махмуд аль-Масри рассказал мне историю, имеющую прямое отношение к этим вопросам.
— У меня был начальник-англичанин, — вспоминал старик, — а у него в Александрии брат, владевший механической мастерской. Там работал немец-инженер. Так вот дочь этого немца вышла замуж за русского моряка с вашего крейсера, когда их выпустили из лагеря. Свадьба была у нас, в Порт-Фуаде, а жить они поехали в Каир.
Может быть, на каирских улицах или базарах я встречал, сам того не ведая, потомков русского матроса с крейсера «Пересвет»…
Накануне Октябрьской революции обрываются следы и основной части команды крейсера. 1 августа 233 человека во главе с лейтенантом Зариным прибыли в Архангельск на борту крейсера «Лорен». 88 матросов сошли в Мурманске, чтобы продолжить службу на «Аскольде». 9 августа из Архангельска в Петроград ушла телеграмма с предложением:«…считаясь с моральным и физическим состоянием команды «Пересвета», уволить сразу всю команду в девятинедельный отпуск». На следующий день на ней появилась резолюция: «Согласен». Подпись неразборчива.
А вот судьбу самого затонувшего крейсера мне удалось проследить на протяжении еще целых десяти лет. 28 декабря 1918 года царские дипломаты, не признавшие советскую власть, продали его некоему Э. Павичевичу. Вскоре он подписал контракт с итальянским синдикатом «Беллони» на «раздевание» затонувшего корабля.