В чем же отличие света — и чем же он хорош? Во-первых, то, что первый день творения, сделав так много, закончился именно светом и началом его различении, говорит, что весь этот день можно рассматривать как единый акт рождения света — к нему все ведет, как к цели: волею создать его движимо все уж с самого начала, когда Дух Божий носился над водами. Ибо завязь бытия — сразу беспокойство и ожидание: что-то будет тревожно; а свет — уже свершение, успокоение и разрешение. Что же он разрешил? Главное в свете — отличение: не просто отделение (это было и когда небо и землю Бог сотворил), но «обратная связь» отделенного навстречу друг другу; множество не только воззвано к существованию, но всеобъемлется, всесвязуется и всепроницается, но уже не как сплошное, а как отдельное, самостное. Ибо свет именно такой: все «в его свете» видно, есть. Это первое, и второе: все есть как отличное (а не сплошное марево) и не безвидное, но имеет вид — эйдос — идею. А отсюда — и форму. Ибо поделенное бытие оттолкновением лучей света от себя — себя огораживает и охорашивает (недаром красиво белое, светлое — то, что отталкивает лучи, значит: имеет форму, грань, вид и блеск)
Свет, таким образом, — всеобщий организатор бытия, всему места свои и пределы указующий, — и только с ним начинается мир как Космос (а не Хаос). Но бесконечное разноформие, разные эйдосы — идеи, виды (значит, и разные цели всего существующего) есть то искомое решение вопроса, которое может удовлетворить и успокоить расширяющееся через Эрос бытие. Раз всему открываются свои цели и пределы, то они не теснят друг друга: каждому — свое. Именно идея своего является у каждой частицы — атома бытия. И бытию есть куда расширяться бесконечно, а Эросу — какие различия алчно и страстно потоплять, вновь погружать в свое всеединое марево, сплошняк и неразличимость. Ибо от вида ныне возгорается в нас Эрос (а не сам собой): на свет и космос (косметика, красота — его сопутник). И недаром оскопление Урана, т. е. стихийного Эроса, — было одновременно порождением Афродиты. А что она, если на нее не смотрят, не видят, не любуются. Член же отца детородный, отсеченный острым жезлом, По морю долгое время носился, и белая пена Взбилась вокруг от нетленного члена. И девушка в пене Той зародилась. Сначала подплыла к Киферам священным, После же этого к Кипру пристала, омытому морем. На берег вышла богиня прекрасная. Ступит ногою, — Травы под стройной ногой вырастают. Ее Афродитой «Пеннорожденной», еще «Кифереей» прекрасновенчанной Боги и люди зовут, потому что родилась из пены. Пена — это то, что возникает на стыке между водой и воздухом[84]. Это тот миг, когда еще «Дух Божий носился над водою». И недаром прекрасное Вечно женское, на любовь зовущее, возникает еще до Бога-Слова, до света, до Зевса-Ума-Логоса, в начале Времен — в начале царства Хроноса. К племени вечно блаженных отправилась тотчас богиня Эрос сопутствовал деве, и следовал Гимер прекрасный. С самого было начала дано ей в удел и владенье Между земными людьми и богами бессмертными вот что: Девичий шепот любовный, улыбки, и смех, и обманы, Сладкая нега любви и пьянящая радость объятий. (Гесиод «Теогония», 189–197, 201–206) И открыв глаза, мы первым делом начинаем различать милые черты, перебирать их взором, ласкать взглядом и словом. В наборе, окружающем Афродиту, — уже не просто темный, страстный Эрос. Здесь есть световое: улыбки, смех. А оттого, что в какую-то дырочку впущен свет, — и весь ее арсенал иной, чем у Эроса: просветленный, смягченный (не гортанные клики страсти, а «шепот любовный», не ложь — но «обманы», не смертельность соития и жажда испепелиться в ничто — но «сладкая нега любви» и т. д.)
Бисексуальность бога
13. III.67. Бог — это мое желание (воля), чтоб он (Ты) был
Когда я произношу — я, неверующий по воспитанию, но именно эти слова: «Господи, помилуй!» — то как выдох черни, и мне становится легче и яснее — вот он в этом акте Бог и есть. Когда я это произношу и хочу, чтобы кто-то (что-то) принял(о) на себя мою тяжесть (или радость — от ее избытка тоже), — в этот миг все силы моего существа сходятся в точку, в фокус, как луч, и в кванте, вспышке (озарения и просветления) я произвожу Бога
Но это мужской подход и истолкование акта молитвы. Женское же будет: Он мне ниспосылает благодать, как семя и дождь в женщину-землю, и я восприемлю. Бог как волевой акт — от мужчины евангелие. Бог как благодать — благовещение от женщины. Из четырех евангелий самое мужское — от Иоанна (где о Боге-Слове): возвышенное, светлое, с малостью страданий. Самое женское — от Матфея, где страсти, ужасы, страдания (пронзания), муки, крови, казни-сладострастнейшее, смертельное соитие: казнь вселенского фалла-Бога совершается. Потому Христос — девственник (не разменян на единичные совокупления), что он всеобщий жених, который грядет: нисходит и пронзает каждую. Как девственник он — не размелочившийся, но твердый и острый, как луч, и мужское в нем не сконцентрировано в члене (в точке), но весь он стройный, заостренный. А если Блок, Розанов и др. воспринимали Христа как женственный образ (Блок о явлении Христа в конце «Двенадцати»: «Но я иногда сам ненавижу этот женственный призрак»), то это — мужское восприятие Христа. Женщина же при мысли о нем истаивает от мужского проницания в нее. Как страстно Мария Магдалина омывает ноги его мирром и отирает власами обвиваясь своею влажностью вокруг него! В то же время он — дитя: при рождении и снятии с креста — беспомощный, которого женщина должна упокоить на груди, на лоне своем. Так что в Христе — универсальная сексуальность: воистину «Се — Человек)» (а не тот или иной пол-половинка). Таков целостный Адам, первый Адам. Недаром Христос — Сын единственный, как и первый Человек — Адам