«Дяденька, а я тоже могу!», что русский мужчина-отрок кричит вдогонку мировому Эросу Но и этот поднимавший голову был подкошен! война империалистическая, революции, гражданская — всех опять сняли и погнали с мест, отделили мужчин от женщин «Дан приказ ему на Запад Ей — в другую сторону» Только, было, начало крестьянство застолбляться и корень пускать, чтоб было чем хлеб подавать тем, кто на большой дороге, — как опять высылали набольшую дорогу-все перемещать, перераспределять («кто был ничем — тот станет всем»: будто это переложением вещей и переодеванием в барские одежды и переселением в усадьбы сделать можно! — как дитя, что папину фуражку надел и кричит: «Вот я моряк, капитан!»). Женщин — в кожаные тужурки: «свой парень», «товарищ рабфаковка» — опять замущинились (читай «Цемент» Гладкова и «Виринею» Сейфуллиной)
И зачем это нужно было: давать приказ ему — на Запад, ей — в другую сторону? Отчего не вместе? — Да оттого, что, глядя друг на друга, жалеть себя и другого начнут и не столь самоотверженны будут в труде и борьбе, чтоб «как один умрем в борьбе за ЭТО», в труде, на благо и со имя (чье-то — Х-а, ветра)… Ведь опять не на жизнь сила идет, а на подготовку условий к жизни будущих поколений — т е. опять отсыл и жизни, как и ответственности, — от себя, куда подальше: пусть они живут, дети, а мы-то уж как-нибудь перебьемся, затянув пояса потуже. Это все вознесено в красоту подвига и жертвы, опоэтизировано, восхищено. Но, с другой стороны если посмотреть, это прикрывало голость, беспомощность и незнание, как можно жить радостно и хорошо: коренно, плотно, богато, и не в отсыле, для кого-то, для дяди — а самим..
А жить-то, есть-то, любить-рожать-счастливиться кто за вас? Пушкин будет? — вот как надо нас спросить. А мы все спрашиваем: А работать-то, а страдать, а жертвовать-то кто за тебя — Пушкин будет? чужой дядя. «Богато жить» — язык-то мудро указывает: «Богато» — и значит: «как Бог», по-божески и в совести. А вместо конституции, основного закона языка, стала действовать установка: «есть мненье» (где-то — «Там!» — указуя вверх), что жить по-божески — это бедно жить, не жить… И это — основная проповедь русской, высокосовестной литературы: Достоевский, Толстой и т. д.
ЭРОС ХОЗЯЙСТВОВАНИЯ
Хотя нет, Толстой-то явно чуял эту загвоздку: Левина мысль — о хозяйствованьи в России на земле. «Все переворотилось и только начинает укладываться…» — но в том-то и дело, что вместо глубокого укладыванья, когда чуть затрудненья пошли и не понравилось: «не то что-то…», — развод укладыванью дается, прогоняется уклад и порядок — и вновь переворачивать, перекладывать (а не укладывать), т. е. опять не в глубь и вертикаль, а вбок, в сторону, с места на место, через большую — теперь уже железную — дорогу, или по воздушной трассе русской истории нового времени. Итак, как пахать (обрабатывать) русскую мать-сыру землю,[107] как быть с ней, как жить с ней — это тот же абсолютно вопрос, что и: как мужчине русскому любить русскую женщину, как быть с ней, как жить с ней- в семье ли, еще ли как? Недаром и у Толстого в «Анне Карениной» судьбы двух муже-женских пар именно существенно связаны: у одних, Левиных, — с землей, жизнью в деревне и в Москве — патриархальной — тоже большой деревне А у Анны с Вронским — все большая, железная дорога (в поезде встреча, потом туда-назад снуют: в Москву-Петербург да за границу, нигде долго не сидят, везде неуместны) да казенный дом. город, Петербург, служба административная — Каренин, военная — Вронский; потом искусству-светскости предаются — на итальянской вилле Жизнь такая увесистая, таких мощно-прекраснотелых, кровяно-плотных людей, как Анна и Вронский, — в пшик, на ветер рассевается — из-за чего? Из-за уже где-то до них совершенного, учиненного кем-то из их предков греха! обрезания коренности, переезда от земли в город — а дальше уж пошла писать и швырять губерния с места на место, да и под поезд угодить Но, как выше сказано, России нужно два мужа: государство и народ — и как не может быть выбора: «или-или», что один плохой, а другой — хороший, так нет и у Толстого идеи заменить и вытеснить в России Левиным и Кити — Анну с Вронским. Из этих пар на теле России возникают два целостных Человека-андрогина. Эти два вида помещены здесь рядом, в одном времени, тогда как это два звена эротического акта русской жизни, которые в истории можно созерцать распределенными во времени: когда Россия живет ладно с государством и цивилизацией (при Петре I, например) — с царем, а когда и со смердом, а когда и с вором (время Смуты). А по сути, всегда одновременно и с тем, и с другим, и с третьим… (Блатной мир, например, сейчас — живое море…)