В соитии же, когда двое катаются, как шар, спутав все опоры, цели и твердые функции рук и ног, сделав их взаимозаменимыми, бесполезными и игровыми, — люди выведены из ощущения жизни для чего-то, а полно и совершенно жизнь осуществляют. Недаром они стали — шар, т. е. капля — идея и фигура жизни (воды). И в каплю гребля нас превращает. Когда мы раньше восходили по человеку вверх, философски г ощупывая его тело, мы нашли, что средоточие жизни в человеке — живот; живот — средоточие воды, фигура воды — капля. От шара живота начинают отходить отростки головы и конечностей — в том числе и ног, т. е. земли в человеке. В соитии опять отменяются отростки: они для лучшего обнаружения целостного живота служат, и, чтобы зачать новую жизнь, старые жизни должны в идею свою — энтелехию войти: живот-шар из себя воссоздать и произвести. Только от шара такого рождается жизнехотящая, к жизни пробивающаяся и все препоны сламывающая капля-зародыш
Соитие с точки зрения воды (жизни) — слияние (так иначе совокупление и называют). Когда две капли, сблизившись, касаются друг друга и должны слиться в одну, они на миг деформируются — вытягиваются в точке соприкосновения: из шаров превращаются на миг в по-военному вытянутые, плосковидные фигуры — как бы половинки, сексы-секторы грядущего целого шара-капли. То же и двое двуногих, двуруких существ: сливаясь, они разные вмятые: выпуклые и вогнутые фигуры (если взглянуть на каждого поодиночке) собой являют. Как при слиянии капель как бы лопается та пленка, что от воздуха ее, каплю, отграничивала (т. е. поверхность, земля капли), так и в соитии, чтобы слияние произошло, должно случиться преткновение, прободание, проницание, — так это событие представляется с интереса земли в человеке: нарушается сплошность грани (т. е. то, что блюдет фигуру) — ив брешь расползается нутро, пространство втекает, появляется аморфность. Тем самым земля отменяется (ее самостоятельность и определенность) за ненужностью: ее стихия — лишь временный поверенный бытия для поддержания фигуры человеко-половинки, пока не призван будет к сути В соитии лопается, скальпируется передняя поверхность половинок — и к миру избушка человека теперь повернута сплошным задом: он образует «животное о двух спинах» (Шекспир «Отелло»). Внутри же у нас, под этой общей кожей, ощущение растворения существа. Растворение же опять есть превращение земли в воду Наши сути — соли земель — расплавляются: под огнем страсти мы переходим в иное агрегатное состояние: влага влагалища женщины наш мужской камень растопляет — ив том ее радость и гордость
Тогда то, что казалось важно на предыдущем этаже бытия и в его измерениях, — теперь неважно. Действительно: в соитии, когда оно пошло, уже неважно и неощутимо, красив ли ты — она, как стройна фигура, каков цвет кожи (все кошки ночью серы, а ночь и кошка — это отроги всемирной Женскости). Напротив, чем узловатее, чем корявее — тем загребистее, пружинное друг во друга ввергание
Когда началось нутряное проникновение, теряет значение и чувствительность кожи, клетки к клетке, — что так сладостно было ощутить, прижавшись тело к телу в самый канун вхождения. В самом деле, чувствительность оттекает со всех тканей и клеток, поверхностей и частей тела — и конденсируется в точке нутряного касания: там же жгучесть и пронзительность невообразимая и нестерпимая образуется. Махина и плотная масса двух плотей — эта материя исчезает, зато за ее счет формируется энергия, импульс, который вот-вот с конца капнет: образует вспышку — сгустится в квант — первотолчок, что даст заряд целой жизни лет на 70-100. Да, та метафизическая тайна Перводвигателя: с чего все началось, откуда есть-пошло движение в жизнь? — вот где каждый раз полностью раскрывается. Но мы о ней так и не знаем, какова она; ибо, чтобы перводвигатель на миг явился, первотолчок состоялся, зачатие, начало началось, — должно быть отключено сознание, отшиблена память и «я». И наше «я» не встречается с первотолчком — так же, как и со смертью: ибо когда я есть — их нет (начала или конца), когда они есть — меня нет
И недаром завершение соития — переход механических движений поршня вперед-назад — в пульсацию, содрогания, судороги, что волнами прокатываются по всему телу земли нас — как землетрясение от эпицентра распространяется. Это забилось в семени сердце, типичные для него движения и проявления начались. И об этом мы узнаем по отдаче на себе. Судороги наши — это как отдача после вьютрела. Но отдача — зеркало того, что дано: противодействие равно действию. И, значит, когда с конца нашего — с огненного языка (а фалл таков) нашего — капнуло семя жизни, его суть — сердцебиение: затеплен «жизни чудный огонек» (Майков). Значит, правы мы были, когда седалище огня в человеке помещали в сердце. Ведь все соитие начинается огнем: «в крови горит огонь желанья», что опаляет двоих и бросает на взаимопожирание: разбивает панцири, земли (особность одежд, непроницаемость граней тела), через верхние и нижние каналы устраивает перетекание внутренностей друг в друга и заканчивается биением-пульсацией, что есть свойство языка пламени и сердца
У женщины же недаром в этот миг исторгается гортанный крик, клекот и слезы. Крик — это же первое проявление новорожденной жизни, младенца. Здесь душа из тела вон, женщины душа влетает: крик дитю даже полезен- уже развитие легких, расширение грудной клетки для расталкиванья земли воздухом. Крик женщины — это предтеча крика ребенка. Она как птица взлетает. Это как крик петуха — солнцевестителя на заре жизни. Только в женщине — это первые петухи, а в новорожденном младенце — вторые
А слезы — это ее роса: так ночь росой плодоносит: сжимает, стесняет воз-душу в капли
…А ведь наврал я на космос: вон солнышко, оказывается, давно уж все залило, пока я темную себе устроил и в сокровенном от глаз людских рылся. Да и на жизненность мысли в себе я наклепал: ничего, жив курилка! — тронул — так потекло. И как-то само собой получилось, что в рассказе о внедрении и проникновении я перестал говорить о ней и себе, своем и ее телах, ощущениях, жестах, звуках, словах; я не помню как, но принялся за разговор о космических вихрях, первотолчке. Но слово мое и мысль здесь всего лишь отображали то, что действительно с нами в этот момент происходит: перенос в метафизическое, т. е. зафизическое, т. е. сверхчувственное состояние, в потусторонний мир, где мы пребываем среди того, что рассудок на своем языке обозначил: «сущности», платоновы «идеи», кантовы «вещи в себе», лейбницевы «монады» — семена. Но все это не то, ибо лишь умопостигаемое, а здесь всем составом: и из земли, воды, воздуха, огня, ума — постигаемое бытие богов
Порнография
Тут кстати: почему так воистину оскорбительна порнография? Не только для нашей стыдливости: унижает «я», личность — это бы еще полбеды. Но она оскорбляет богов, ибо, не замечая метафизического характера происходящего, продолжает талдычить о нем на языке и в понятиях психологии личности, которая вычленяет части, вещи, формы — фиксирует их передвижение, позы-факты в ходе соития. И какова здесь наилучшая гастрономия. Она видит удовольствие и не зрит блаженства. Будто то, что здесь совершается, принадлежит полностью личности (будто в ней, тупой, начала и концы происходящего), ее замкнутому опыту, а не космической жизни рода людского. Порнография не тем лишь оскорбительна, что о таинстве говорит — о том, что должно быть, но не быть предметом мысли и слова (это посягательство делаю и я), но тем, что не так говорит: музыку разымая, как труп. Она оскорбительна той же тупостью, что и рассудок в делах разума, что и сапожник, судящий выше сапога в картине Апеллеса, что и у Толстого рассудочные штабисты-немцы в народной русской войне, полагающие выиграть ее диспозициями: «Die erste Kolonne marschiert, die zweite Kolonne marschiert…»[77] фотография, фиксирующая просто даже двух раздетых или полураздетых рядом, — оскорбительна и порнографична, ибо безжизненна: тупой, не священный, электрический свет направляет на темное и закрытое для глаз рассудка и постигаемое лишь живой целостностью бытия и человека и ее представителем — духом нашим: разумом и воображением, которые чуют космическое продолжение наших ног, рук, губ, фалла. А порнография на них и останавливается и замыкается: вселенского представительства здесь не предвидя. То — как Уж у Горького, который мнил, что взлетел, видел небо и его измерил
77
То же самое: живопись, рисующая самые соблазнительные сцены и части тела, — не оскорбительна, ибо метафизична. А! Первая колонна марширует, вторая колонна Марширует… (нем.)