Самостийники не желали вербовать своих сторонников для пропитанного легитимизмом (т. е. монархизмом и склонностью к «единой и неделимой России») РОК: «…здесь русская акция достигла апогея. Мы совершенно заброшены, с нами не считаются и на все вопросы советуют ждать и терпеть»[88]. Попытки создать нечто независимое от РОК ни к чему не приводили. Лидер казачьих самостийников Павел Поляков записал с отчаянием: «Недавно здесь появился некий г-н Семенов, служащий в немецкой жандармерии. С ним у меня было свидание. Разговор был в форме полудопроса— полумонолога. На вопрос г-на Семенова, как и в какой форме можем мы, казаки, принять участие в борьбе, я ответил, что с нашей стороны до нынешнего дня нами было подано минимум десяток предложений о казачьих формированиях самого разнообразного типа, от административно-полицейских до рабочих и военных, но что, к сожалению, успехом не увенчалось. Собственно на этом разговор и кончился, т. к. на назначенное на другой день свидание г-н Семенов больше не пришел. Я ему предложил для начала 250 человек в возрасте до 46 лет. Теперь узнаю, что Семенов открыл в Белграде канцелярию вместе с известным Вам Ланиным и начал запись в нее всех подряд… На каком-то торжественном сборище шуцкора немецкий полковник Кевиш держал речь, в которой, между прочим, сказал, что, мол, имеются известные казачьи генералы, которые ведут агитацию против шуцкора. Так пусть они запомнят, что мы сумеем разделаться с теми, кто саботируют немецкие начинания…»[89]
Лишь 7 апреля 1943 г. движению удалось собрать и послать в Первый полк РОК сотню «вольных казаков» под командованием Александра Михайловича Протопопова[90]. Однако это не помогло движению реабилитироваться в глазах немцев и доказать им свою силу. Тот же Поляков записал 27 мая 1943 г.: «Генеральная линия идет где-то мимо нас, и я могу и на голову стать, и тогда не получится ничего толкового. Тяжело лезть искренне в друзья к тому, кому, как мне начинает казаться, совершенно наплевать на нашу дружбу. Был у меня человечек с востока, не казак, парень толковый и дельный. Он говорит, что на восток пустят лишь тех, кто поймет желание немцев, их новые идеи и их направление. Я после этого целую ночь юлой на койке вертелся и к утру пришел к выводу, что я вообще ничего не понимаю. Мне казалось, что наша готовность жертвовать всем для борьбы на востоке, наше поголовное желание принять в ней участие с лозунгом, говорящим о новых принципах и новой Европе, наша прошлая антикоммунистическая и националистическая работа — достаточный залог всему. Ан нет — или чего-то мы не поняли, или чего-то у нас не хватает, или мы не нужны совершенно и лишний балласт…»[91]
Наибольшее разочарование постигло Полякова в июне 1943 г., после приезда в Белград д-ра Химпеля, сотрудника Восточного министерства, занимавшегося казачьим вопросом. «…В программе встречи г. Химпеля были встречи в Белграде с ген. Зборовским, полковником Галушкиным, Науменко, Татаркиным и Вдовенко. Все они… монархисты, от крайних до обыкновенных… Свидание со мною произошло только по недоразумению… Разговор со мной кончился быстро, не проговорили и часу…За два дня пребывания в Белграде г. Химпель около двух с лишним часов разговаривал с Науменко — Татаркиным — Вдовенко — Крейтером, побывал у Науменко на ужине и на другой день опять был у него… Всюду присутствовали генерал Крейтер и его заместитель Сердаковский. Крейтер — начальник Русского бюро, а Сердаковский — его правая рука, туркуловец и ярый наш враг. На ужине Крейтер сказал короткое слово о том, что вот, казаки, наконец к вам прилетела первая ласточка. Как всегда в России вы были первыми, первые вы и сейчас. Надеется он, Крейтер, что скоро вслед за казаками пойдут и они, русские, для освобождения вместе с казаками общей родины. Все присутствовавшие оказались весьма довольны речью Крейтера… В моем с г. Химпелем разговоре я особенно обратил внимание на его следующие слова: «Казачий вестник» слишком остро пишет против России. Это же было им сказано и генералу Шкуро, который меня подробно информировал обо всем, т. к., хоть его и не звали, сам пошел на ужин «как старейший кубанский офицер». В разговоре, когда я сказал о литературе казачьей, г. Химпель упомянул Краснова как всемирно известного писателя. Вообще же ему не совсем понравились мои слова о казачьей литературе, и он мне буквально сказал, что тогда можно будет говорить и о тульской литературе. О молодых литераторах он ничего не знает… Господина Химпеля сопровождал г. штурмбанфюрер Риксайзен, человек, занимающий весьма высокий пост и во всем помогающий Науменко. Он по занимаемому им положению имеет большой вес, и его слово много значит. Я с ним один раз видался. Из разговора ничего не вышло, т. к. услыхав от меня, что я просто казак, а не русский, он вежливо уклонился от дальнейших рассуждений…» Настороженность эту к казацким экспериментам д-р Химпель объяснил тем, что лидер казацких самостийников Василий Глазков — человек слишком мягкий и штатский[92].