Раздался громкий плеск, и просителя окатило водой, будто из ведра.
— Да хватит ныть! — разозлился голос. — Подпишешь контракт и ступай себе домой.
— Но я п-передумал! Я не хочу заключать сделку!
— Ты ее уже заключил. Остальное — формальности, — беззлобно сообщил голос и вслед за тем расхохотался жутким, визгливым смехом, который эхо разнесло по всему вагону.
Несчастный, промокший с головы до ног дядька попятился от купе, развернулся перед носом ошеломленного Григория и припустил куда-то в конец вагона.
А дверь купе захлопнулась. Григорий подошел к ней, прислушался и нерешительно постучал, быстро придумывая, что сказать. «Спрошу чаю. А там видно будет». Еще он вдруг вспомнил, что проводница до сих пор даже билеты не проверила.
Но все мысли покинули его мозг, когда дверь, будто сама собой, бесшумно отъехала в сторону. Никаких полок в этом купе не было. А стояла роскошная мраморная ванна на золотых затейливо изогнутых ногах.
В ванне полулежа, облокотясь на бортик, читала книгу… русалка. Вернее, это была проводница. Но вместо ног у нее был толстый, будто от огромной селедки, хвост. И прическу она поменяла — распустила прежде затянутые в узел волосы, и они, отливая синевой, струились по плечам и слегка прикрывали белую грудь.
Григорий стоял и ошалело глядел на девицу.
— Ты тоже хотел бы сойти? — томно спросила она, легонько шлепнув хвостом по воде — отчего на пол полетели брызги.
Григорий молча закрыл дверь и побрел по коридору Хвост, без сомнения, был настоящим. Ванна — тоже. Как они затащили эту огромную ванну в купе? Она же в дверь явно не пролезет. Да при чем тут ванна?! Хвост — вот что поразительно! Розыгрыш? Телепередача какая-то?
«И населенные пункты по маршруту… — Григорий шел мимо белого прикрученного листа. — Козлиное Копыто! Криворожкино!» Тут на глаза ему попался стоп-кран — красная рукоять покоилась за стеклянной коробочкой, как нечто незыблемое, вечное, то, что могло спасти от сумбура и нереальности. «Я покончу с вашими издевательствами! Юмористы!» И Григорий, натянув рукав пиджака на кулак, ударил по стеклу. Оно осыпалось.
Григорий, улыбаясь, схватился за рычаг, предвкушая собственное падение по инерции, разборки с начальником состава и штраф. Но ничего из этого не последовало. Потому что рычаг вдруг сделался скользким, теплым и мокрым. В руке Григория, к его ужасу, извивался огромный, раздвоенный алый язык. А стеклянные остатки коробки на стене вдруг стали оскалившимися клыками, сжавшими руку.
Григорий вырвался и побежал. Увидел номер своего купе — 6 — и ринулся туда. Купе было пустым.
Окно! Выпрыгнуть в окно и разбиться к чертовой матери, только бы прекратить этот кошмар!
Григорий отдернул дешевые желтые шторки… Окна не было! Не может быть! Он же сам закрыл его, когда сел, — чтобы не дуло!
Он кинулся в соседнее купе. Трое якутов вповалку храпели на полу, на оленьих шкурах. Вместо окна на стене висела оленья с ветвистыми рогами голова. И голова эта жевала пучок мха.
Закричав, Григорий выскочил обратно в коридор — там-то уж точно были окна, он сейчас, только что пробегал мимо них. Его встретила голая, ровная, бесконечно длинная и совершенно глухая стена. И он побежал вдоль нее. Скорее — в тамбур и на площадку! Двери же у них остались! Как бы ему хотелось, чтобы остались.
И двери были. С обеих сторон. Как прежде. В безумной радости кинулся он к левой. Распахнул, не боясь встретить ни ветер, ни скорость, ни темноту. Единственное, с чем он не ожидал столкнуться, — это с еще одной дверью. Он рванул ее. А там ждала еще одна. И снова за алюминиевую холодную ручку. Еще дверь. Он распахивал их одну за другой, и они с лязгом открывались. В конце концов он отчаялся, упал на площадку и заплакал от бессилия.
Кто-то положил ладонь ему на плечо и ласково прошептал:
— Ну что ты, милый. Иди в купе.
Он повернулся. Прямо перед собой он увидел бледное лицо проводницы. А потом своими алыми, в размазанной помаде губами она поцеловала его прямо в губы. И он потерял сознание. Последнее, что он помнил, был запах тины и водорослей от накрывших его лицо смоляных кудрей.
Стук колес. Шорох. Тихое бормотание: «Карту крапом, ведьму храпом, на порог, вилы в бок…» Григорий, ежась от тянувшего откуда-то холода, повернулся. Напротив сидел Серега, вертел, тасовал, подбрасывал карты своими большими, неожиданно проворными пальцами. Печатка посверкивала в тусклом свете единственной в купе лампочки. «Сон. Какое счастье». И окно на месте — шторки весело трепыхались от ветра. Вот откуда сквозняком тянуло.
— Все твои разговоры дурацкие, — сказал Григорий соседу.
— Чего?
Дверь купе распахнулась, заглянула проводница — волосы забраны в узел, форма на месте, ноги — тоже.
— Подъезжаем, — сказала она. — Будут какие-то пожелания?
— Ага, — сказал Серега. — Спляши-ка джигу.
Григорий решил, что шутит сосед грубовато. Но проводница, вместо того чтобы призвать пассажира к порядку, вытащила шпильку из волос. Они рассыпались, обдав Григория уже знакомым болотным запахом. Потом она скинула туфли на каблуках и, грациозно вскидывая голени в сетчатых чулках, принялась плясать. Серега рассмеялся, сказал Григорию:
— Это что-то вроде последнего желания. Ну как у смертников.
Поезд дернулся, остановился. Проводница надела туфли, одним движением собрала волосы. Погрозила Сереге пальцем:
— Шалун. — И ушла.
Серега поднялся:
— Идем, горемыка.
— Куда? — Григорий тоже встал.
— В Сатанинский Лог.
В окне было не видно ни зги.
— Я никуда не пойду.
Серега криво улыбнулся:
— Как хочешь. Знаешь, какая следующая остановка?
— Нет. И знать не хочу.
— Узнаешь, — сказал Серега. — Если останешься.
— И какая остановка?
Серега наклонился, снова обдавая перегаром, и сказал тихо и серьезно:
— Ад — следующая станция.
Несмотря на очевидную абсурдность заявления, Григорий почему-то поверил. И видимо, это отразилось на его лице, потому что Серега сказал:
— Ничего, может, еще отыграешься.
Григорий заметил, что из коридора их внимательно слушает тот лысый, что водил шашни со своей секретаршей. Отодвинув его, в купе снова заглянула проводница и заботливо осведомилась:
— Выходишь, Сережа, или едешь дальше?
— Выхожу.
И картежник потопал по коридору.
— Я тоже! — Григорий выдернул свою сумку из-под лавки и ринулся следом.
Из всего поезда в ночную мглу высыпало человек пятнадцать. Они собрались толпой, освещаемые желтым светом окошек вагона: две женщины, остальные — мужчины. Три пьяных оленевода едва держались на ногах и не падали только потому, что цеплялись друг за друга.
Из тьмы к ним вышел маленький поросший шерстью человечек с рожками на голове, факел в его руке светился зеленым светом.
— За мной, — весело проблеял он и пошел прочь по едва видневшейся в траве тропинке, звонко стуча копытами.
Григорий с соседом по купе оказались в конце цепочки.
— Я думал, это сон, — простонал Григорий. — Мы же можем сбежать?
— То-то ты из поезда сбежал! — сказал Серега, а потом спросил: — Ты за что душу продал?
Григорий вспомнил пустячные свои слова у кассы:
— За билет.
— Хех. Ну и придумщики они. Ну подловили! — Затем сказал тихо: — Не дрейфь. Главное — не смотри, что за карта тебе выпала. Потому что когда он тебе в глаза посмотрит, то в душе твоей эту карту увидит и возьмет себе из колоды нужную. А глаза ты от него никак не спрячешь, никто не спрячет, не в человеческих это силах — не посмотреть ему в глаза.
— Кто — он?
Серега сглотнул нервно, потом просипел едва слышно:
— Сатана.
После всего, что Григорий видел сегодня, он поверил. И спросил, уже заранее зная ответ:
— А на что играем?
— На душу. Выиграешь — уходишь. Проиграешь — подписываешь контракт.
— А я думал, если уже продал — то продал, — сказал Григорий.
— Да он просто развлекается так. Скучно ему, видать.
— А какие правила игры?