Когда я прорвался через обреченность и тупую боль, которые излучала фотография, моя рука сама по себе скользнула по фотографии. Зажмурившись, я прогнал образ и ушел от контакта. И снова вернулся к картинке.
Мальчик смотрел на меня, грустно улыбаясь. У меня защемило сердце.
А вот неподалеку за ним, маленьким трупом, глядящим в камеру, стоял красный «Ховер Х12». Как раз под моим указательным пальцем.
Я с шумом выдохнул.
— Спасибо, — я закрыл глаза. — Мы нашли его, Джерри. Мы нашли его.
Собираясь с мыслями, я выбрался на балкон и закурил. Сейчас начнется самое сложное — работа по четкому следу «Ховера». Я не мог оставаться в комнате — я чувствовал, как мне в спину смотрят глаза Джерри и Дэнни. Дэнни дрожал и кашлял — ему было холодно, и он простудился, Джерри просто всхлипывал. За ними безмолвной стеной стояли еще несколько мальчиков, их присутствие в комнате я ощущал всем телом и слышал все это как наяву. И не решался обернуться и посмотреть. Я знал, что если увижу этих серых детей с пустыми глазницами и тонкими длинными пальцами, изъеденными тенью, то выброшусь с балкона. Реальность рассыпалась, рвалась на куски, и я на секунду подумал, что не бросил контакт и включился. Но я знал — это не так.
— Зачем ты взорвал автобус, сволочь? — вслух подумал я. — Как тебе…
И тут меня осенило. Он никогда не взрывал этот автобус.
Просто так совпало. Оттуда все его противоречивые эмоции, оттуда кардинально другие оценки Хоббса. И кроме мальчиков там были и девочки — просто подонку хотелось, чтобы это были мальчики. И многое другое — все встало на свои места, но я уже слишком далеко зашел.
И распутывать оба дела сразу уже не оставалось ни времени, ни сил.
Я ворвался в комнату прямо с сигаретой.
Остановился, словно натолкнувшись на стену.
Медленно повернул голову.
Они стояли в два ряда, глядя на меня пустыми глазницами, освещенные только холодным светом монитора. Просто стояли и молчали, лишь Дэнни дрожал и кашлял, а Джерри всхлипывал. Они молчали, но им было страшно, больно и обидно.
— Дэнни…
Все шесть серых мальчишек приставили к безгубым ртам длинные тонкие пальцы.
— Мы нашли его, и я его уничтожу, — пообещал я им, чувствуя, как они высасывают мое пси. Пускай, если это позволит им продержаться еще немного, пускай. Пускай. А я уничтожу его.
Они синхронно склонили головы набок, словно приглядываясь ко мне.
Затем синхронно кивнули.
Я зажмурился и затянулся.
А когда открыл глаза, в комнате никого не было.
Дело Хоббса было куда важнее. Мой «клиент» убил шесть детей — точнее даже, пять, — а террористы-аматоры Хоббса уничтожили играючи сорок два просто так, из каких-то фанатичных побуждений. И завтра в полвосьмого вечера они будут убивать снова. Урод на красном «Ховере» никуда не денется, он будет искать нового мальчика, чтобы убить его лично. Им можно заняться после террористов.
Я понимал это, но все равно отправил Хоббсу сообщение, что выхожу из дела и у меня ничего не получается.
Потом меня замучила совесть, и я, словно пьяный слон в посудную лавку, ворвался на след, работая впопыхах и неаккуратно. Эти четверо явно несколько раз проснулись этой ночью от кошмаров. Я же несколько раз чуть не включился, уходя с контакта за считаные мгновения до непоправимого. Но в конце все-таки сделал ошибку и отключился на секунду.
Этого хватило, чтобы меня переполнила фанатичная, яростная решимость идти до конца. И это оказалось весьма кстати — я уже умирал, цепляясь остатками истощенного до предела пси за реальность.
Теперь все стало просто.
Теперь или он, или я. Или вместе. Но сегодня же.
А Хоббс со своим шоу и популярностью пусть идет на хер.
Впрочем, меня хватило на то, чтобы отправить ему адрес, где случится завтрашний взрыв. Больше я ничего не рассмотрел, но этого должно хватить. Потом я отключил телефон и взял со стола фотографию с «Х12».
Внутри меня пело ликование.
У меня была цель, и я обязан был достичь ее любой ценой.
В комнаты на седьмом этаже здания на Третьей авеню тускло забирается рассвет. В коридоре — лампы.
Я вежливо стучусь.
Мне никто не отвечает, но я стою на следе и знаю — меня прекрасно слышали.
— Надо поговорить, Доу, — сиплым, незнакомым мне голосом говорю я.
Истощенное почти до нуля пси бьет из меня ключом и подсказывает нужные слова.
Облегчение, злость.
— Да какого?.. Слушай, ты…
Когда дверь открылась, я впечтываю его ногой в грудь со всей силы.
Затем бью по нему еще раз. И еще.
Растерянность. Боль. Непонимание.
Я аккуратно закрываю дверь и защелкиваю оба замка. Достаю пистолет.
— Я от Билли-боя, Доу. — Страх. Сладкий страх. — Он плачет, Доу.
— Я… я не виноват…
— Знаю, — соглашаюсь. — Ты не виноват. А Дэнни помнишь? А, ну ты даже имени не знаешь. Ему холодно, и он простудился.
— Кто ты… такой?
— Они пришли ко мне, Доу, — я закуриваю и сажусь на кровать. — Они такие серенькие, в них никогда не узнать прежних мальчиков. Этот, Коди кажется, да, непонятно, во что ты его… куда? Не дергайся. Ты меня боишься? Правильно. Потерпи, я сейчас докурю, и… послушай, никогда бы по тебе не сказал, что ты убиваешь детей.
Отчаяние и попытка найти выход. И страх, страх в каждом ударе сердца. На секунду вхожу в контакт ближе, смотрю на себя его глазами. У меня небритое осунувшееся лицо, в глазах безумный блеск.
— Доу, — слышу я свой голос его ушами. — А ведь я тебя не отдам фараонам. Я сам тебя убью. И так, что мне самому станет страшно.
Я коротко смеюсь, закрываю глаза.
И, грубо, насильно ворвавшись в его сознание, отключаюсь.
Я не умею и не смогу убивать так, чтобы самому стало страшно.
А он — умеет и может.
Сейчас это мне пригодится.
— Да.
— Кельвин, мать твою разэдак, что ты творишь? Что с тобой?
— А что со мной?
— Почему телефон отключен? Что случилось?
— Хоббс, все нормально.
— Нет. Я слышу, что ненормально. Мы уже на месте, с копами и телевизионщиками, ты где?
— Адрес точный.
— Что?..
— Адрес точный. В полвосьмого, верно? Через сорок минут. Я на Третьей авеню, это недалеко.
— Да, но…
— Встретимся чуть раньше. Кофе выпьем.
— Ты что, включался? Что с тобой, Кельвин?
— Нет, ни разу. Все нормально, поверь.
Отбиваю вызов и выбрасываю телефон в окно. Мысль о том, что он может упасть кому-то на голову, вызывает приятный импульс сладострастия.
Поправляю галстук, приглаживаю волосы. Надеваю шляпу.
Я иду по городу к Хоббсу, сверху донизу покрытый кровью. Люди в ужасе разбегаются — остановить меня героев не находится. Будет тебе шоу, Хоббс. Будет тебе представление. Рейтинг на телевидении взлетит до небес.
Я истерически хохочу. В голове моей громко играет джаз.
За мной в шеренгу по двое, взявшись за руки, понуро идут серые мальчики.
Алексей Верт
Гипертоник
Полет Ковчега откладывался не один раз. Руководители проекта перестраховывались, назначая все новые проверки. Требовали отчета по каждой детали, по каждому техническому узлу, привлекали аналитиков для перерасчета курса, созывали медицинские комиссии для экипажа и проводили бесконечные согласования в высших инстанциях. Раз за разом находили какие-то мелочи, недостатки, точки уязвимости, затем устраняли их… И начинали проверять по новой.
Со стороны казалось, что они просто тянут время. Или боятся сделать первый шаг. Неужели не нашлось более решительных, особенно для такого прорыва?..
Но люди ждали. Они понимали, что здесь спешка не нужна.
Ковчег был «первопроходцем». Новым словом в планомерном освоении космоса. Даже планета с незатейливым названием Надежда находилась всего в нескольких световых годах от Земли.