Рыцарь глянул на юного отца Никоду, нервно теребившего край коричневой сутаны, и обронил:
— Я у вас, пожалуй, немного задержусь.
И едва не усмехнулся, увидев, как облегчение затопило юного доминиканина. В каком же отчаянии должен быть человек, чтобы обрадоваться подобному заявлению из уст «меча езуитов»!
Соломенный человек не заставил себя долго ждать.
Он взялся словно из воздуха: в один миг его еще нет, а в другой — вот он, уже тут, медленно шагает среди разрушенных домов, волоча за собой по земле вырванное с корнем деревцо.
Селяне тут же устремились к церкви — под сень Всевышнего, под защиту толстых каменных стен. Когда внутрь забежал последний из жителей, отец Никода налег на тяжелые двери, собираясь их захлопнуть, — и тут увидел «меча езуитов».
Рыцарь неподвижно стоял среди разгрома и разрухи, прямо на пути соломенного человека. Спокойный и невозмутимый, руки скрещены на груди, темный плащ чуть колышет ветер, голова склонена набок, будто он разглядывает что-то любопытное.
Отец Никода замялся. Да, они просили Рандара о помощи, и рыцарь обещал. То есть — не совсем. Собственно, он вообще ничего не обещал. Сказал только, что задержится. К тому же он — «меч езуитов»; беспокоиться за него — все равно что беспокоиться за волка. И все же… Спокойно смотреть, как соломенное чудище того и гляди растопчет человека, оказалось нестерпимо.
— Господин Рандар! — ломким, непослушным голосом выкрикнул юный священник. — Господин Рандар, сюда!
Рыцарь то ли не услышал, то ли не обратил внимания. Выпростал из-под куртки нательный крест, вспыхнувший на миг красной искрой, и оставил на виду. Затем вытащил меч, перехватил его прямо под гардой, острие опустил вниз. Стало видно, что навершие и рукоятка образовали крест. Левую ладонь Рандар распрямил и поднял над плечом, словно замахивался.
«Боевые литании Ордена», — сообразил отец Никода, завороженно наблюдая за рыцарем. Он слышал, что их существуют дюжины и дюжины. Что есть езутские монастыри, которые только и занимаются тем, что создают и опробывают новые и новые. Но он ни разу не видел ни одной боевой литании в действии и сейчас позабыл о страхе. В глубине души проснулся почти позабытый детский восторг. Так восхищается мальчишка, глядя на взрослого рыцаря и мечтая, что в один прекрасный день он сам будет сидеть в сверкающих доспехах на коне и так же храбро разить врагов.
— Отец Никода, двери, двери закрывайте! — кричали селяне, но священник их не услышал. И не заметил, что, отчаявшись его дозваться, люди попросту захлопнули двери церкви и заперли их изнутри, оставив доминиканина на пороге.
Рандар тем временем произнес слова боевой литании, бросил левую руку вперед и послал в соломенного человека sagitta volante per diem — стрелу, летящую днем.
Серебристые лезвия прошили чудище насквозь. Соломенный человек пошатнулся — и исчез.
Но рыцарь не опускал меча — ждал.
И не напрасно.
Всего несколько мгновений спустя соломенный человек появился у него за спиной и замахнулся деревом, которое по-прежнему держал в руке.
— Сзади! — выкрикнул отец Никода.
Рандар мягким, удивительно быстрым движением припал к земле, и дерево просвистело над ним. Потом взмыл, словно выпущенная стрела, странно растопырил пальцы и выбросил с рук laqueo variantium — сеть ловца.
Соломенный человек задергался в невидимых путах — и снова исчез.
Рыцарь продолжал ждать, держа наготове еще одну боевую литанию. И только несколько минут спустя, когда стало ясно, что чудище не собирается объявляться немедленно, расслабил руки.
Отец Никода перевел дух и понял, что восторженно улыбается. И тут же одернул себя. Негоже ему так по-детски радоваться при виде боевых литаний в действии.
Боевые литании оказались ничуть не эффективнее экзорций. Соломенный человек снова появился среди ночи, а затем еще и рано утром. И каждый раз, возвращаясь, он был выше и больше, чем прежде.
— Это не демон, — подвел итог рыцарь после того, как в очередной раз прогнал соломенного человека боевой литанией laqueo vanantium. — Это чье-то колдовство. Ведьмы в округе есть?
— Ни одной, — заверил Рандара отец Никода.
— Значит, кто-то среди ваших наворожил.
— Не может быть! — дружно ахнули селяне.
— И до тех пор, пока мы не нашли того, кто его вызывает, — невозмутимо продолжил Рандар, спокойно оглядывая собравшийся народ, — соломенный человек так и будет продолжать приходить. Так что думайте, кто это может быть.
Жители разрушенного Кольгрима сдержанно зашумели, неприязненно поглядывая на «меча езуитов». Сам с черным сердцем — и думает, что все такие же!
Отец Никода отвел рыцаря в сторонку и искренне, от всей души сказал:
— Господин Рандар, я, конечно, понимаю, что вы в своем деле мастер и многое знаете, но я… Я второй год уже тут, я хорошо знаю свою паству. Все они — набожные, добрые люди, все как один под сенью Экклезии. Ну не может среди нас найтись такой, кто бы подобное сотворил!
Что-то мелькнуло в холодных глазах рыцаря. Что-то, похожее на сожаление. Мелькнуло — и пропало, и лицо снова стало непроницаемым.
— Паству свою вы, может, и хорошо знаете, но людей, похоже, не знаете совсем.
Первым к Рандару явился мельник:
— Я вам скажу, кто за этим соломенным человеком стоит. Это наш кузнец. Почему? Да потому, что все у него не как у людей. И жена у него молодая, красивая, да еще и из чужого села. И пес у него черный, неизвестно откуда приблудившийся. И детей они не сразу народили, как все, а только через три года после свадьбы. Кузницу на отшибе построил. А еще он за травами в лес ходит, из земли разные глины и пески выкапывает, а потом варит из этого всего зелья, прости, Всевышний, адские. Говорит, что для ковки, что травы и глины, если их особо сварить, железо закаляют и питают, но кто ж так делает? Да и кует он больно хорошо, к нему со всей округи нарочно приезжают. Наверняка не без колдовства обошлось. Он это, точно вам говорю.
— Это старая Гельда, — заявил гончар. — Она сварливая сквалыжница и склочная попрешница. Никто в деревне ей не хорош, а больше всех — я, меня она вообще со свету бы сжить рада, — пояснил он, упустив, впрочем, из своего рассказа то, что Гельда ему — нелюбимая теща и что не терпит она его потому, что он частенько гуляет от ее дочери на сторону, и все в селе это знают.
На старосту указал трактирщик; семь лет назад он сам метил быть старостой, но так и не уговорил народ выбрать его. А на трактирщика указал местный пьяница, которому тот не давал пить в долг. На пьяницу — его сосед-дровосек, давно уставший от его шумных загулов. На дровосека — сыродел, потому что тот отказался продать ему свою самую молочную корову. На сыродела — его жена, которую он под горячую руку поколачивал. На его жену — старшая дочь мельника, которую она когда-то назвала болтливой расщеколдой, на дочь мельника — жена старосты, которой та в муку как-то подсыпала отрубей… Наконец, на белокурую Биргиту указали едва не все девки села, потому как местные парни смотрели только на нее, а их словно и не замечали: без приворота тут точно не обошлось.
К обеду Рандар узнал все об обидах, которые затаили друг на друга набожные и добрые люди Кольгрима, — и ничего о том, кто действительно мог наворожить соломенного человека. А когда поток желавших помочь иссяк, Рандар решил сам осмотреть село. Может, найдутся какие-то мелочи или зацепки, которые смогут пролить свет на тайну соломенного человека.
Разрушенный Кольгрим пустовал: жители не торопились его отстраивать. Зачем, если в любой миг может явиться чудовище и снова его разрушить?
Среди обломков домов и разметанных по улице жердей и досок деловито вышагивали, поклевывая что-то, пестрые куры и лениво лежали, вывалив языки, тощие псы. Припекало солнце, чуть поскрипывало от ветра колодезное ведро на железной цепи.
Возле разрушенного амбара рыцарь заметил девочку лет семи, укрывшуюся среди рассыпавшихся снопов сена. Светлые волосы спутаны, на чумазых щеках — сухие дорожки от слез. Девочка сидела на земле, старательно набивала соломой куклу и что-то бормотала себе под нос.