Когда уличная вечеринка, освещенная кострами, разожженными в железных бочках, пропитанная запахами бензина и сгоревших шин, украшенная потасовкой с какой-то местной бандой, разгульными песнями и несколькими ящиками пива, часть которого просто разбили о подходящие для этого головы, близилась к завершению, я пробрался к Шелесту, давно и прочно завладевшему вниманием Лели, и мы покинули место действия - пустырь в неблагополучном районе Центрально-Европейского квартала. Ушли по-английски.
- Я не понимаю, для чего понадобилось устраивать все это безобразие, - говорю я, шагая по рытвинам заброшенного пустыря.
- Для ребят разгрузка, - отвечает Шелест. - Им полезно почувствовать себя среди толпы и снять напряжение.
- Незамысловатый, я тебе скажу, способ разгрузки - выпивка и мордобой.
- Не хуже любого другого, - ухмыляется мой приятель. - Тем более освященный традицией.
- А что, тут все были ваши ребята? - спрашивает Леля.
- Наших, из Ордена, здесь было немного - человек пятнадцать, - отвечает Тихон. - Большинство остальных - это наемники, джентльмены удачи, которые нам помогают кое в чем, но в курс дела их обычно не посвящают.
- Глупый вопрос, наверное, но я все-таки спрошу, - говорит Леля. - Я так поняла, что вы все-таки не вампиры?
- Догадливая, - смеется Шелестов.
- Но тогда кто вы? И откуда такие возможности… необыкновенные?
- Мы - тайное общество, цели и задачи которого ты узнаешь, когда вступишь, - говорю я. - Тогда и ты получишь такие же возможности. Можешь, если хочешь, воображать себя вампиршей - если это не Пойдет во вред делу.
- А когда я вступлю? - спрашивает она.
- Это решит Магистр, - уклончиво отвечаю я.
Спустя полсотни шагов (все это время мы идем по каким-то буеракам почти в полной темноте - за пустырем тянется полоса территории, предназначенной для строительства новых зданий) Леля начинает беспокоиться.
- А куда это мы идем?
- В метро, - ухмыляется Шелест.
- Что это такое?
- Подземная линия сообщения, - объясняю я. - До того, как стали строить монорельсовые скоростные трассы на поверхности, люди пользовались подземкой. Но туннели было трудно ремонтировать, к тому же их переоборудование для нового типа транспорта оказалось слишком дорогим. Тогда подземные линии были заброшены, часть из них использовали под склады и для разных нужд, многие просто законсервировали. У нас на одной из станций что-то типа временной базы. Вообще-то там скапливаются низшие элементы общества, с которыми непросто найти общий язык.
- Вот оно как… - задумчиво произносит Леля. - Слушайте, мальчики, а где тут может быть туалет?
- А вон за той грудой щебня, - указывает Шелест.
Леля, уходя, боязливо оглядывается на нас.
- Если со мной там что-то случится, я вам крикну, - предупреждает она.
- Ну что, Шелест? Понравилась тебе девочка? - спрашиваю я.
- Да как тебе сказать… Я понимаю, почему шеф колеблется. В голове у нее какие-то игрушки, сказки про упырей и все такое. Мишура и обертки от конфет. Настоящих убеждений нет. Я лично не вижу ни протеста, ни неудовлетворенности жизнью, ни бегства от общества.
- Убеждения мы ей дадим, если она нам подойдет. Ты же сам говорил - человеческая душа как благодатная почва, в которой могут прорасти любые семена. Главное - это создать нужные условия. Да и потом, сколько можно комплектовать наши ряды маргиналами и отщепенцами? Неужели полноценные люди не могут разделять наших убеждений? Шелестов криво улыбается.
- Тебе прочесть проповедь? - вкрадчиво спрашивает он.
- Не надо, - отвечаю я с усмешкой. - Полноценные люди, составляющие основу современного общества, вообще не способны иметь самостоятельных убеждений. Их кредо - благополучие той серой массы, к которой они принадлежат. Их цели - навязанное обществом стремление к материальному достатку и личному счастью. Я правильно цитирую Тихона Шелестова?
- Почти. Только не навязанное, а усиленное. В каждом человеке заложена склонность к сытой и спокойной жизни, которая берет свое начало в доисторические времена, когда борьба за существование и поиск пищи были нашими основными занятиями. Но времена изменились, а человек - нет. Как кошка или собака, которой для счастья достаточно сытно поесть и поспать на солнышке, так и они купаются в благах и работают на общество, чтобы побольше этих самых благ купить. Как будто получение удовольствия есть высший смысл жизни.
- Гедонизм.
- Да. Живи для себя, говорят они. Ну и живут, как мотыльки-однодневки. Лучшее, что может сделать такой вот изнеженный бюргер, так это обеспечить своих детей, чтобы они имели шанс что-то изменить. Но он их еще и воспитывает в духе своих мещанских ценностей.
- Но ведь не каждый готов положить жизнь за идею, как мы с тобой, - возражаю я.
- А тогда пусть не мешает тем, кто готов, - сухо отвечает Шелест. - Не клеймит общественным мнением как преступников и не науськивает спецслужбы на наш след. Мы ведь с ним боремся - с этим маленьким человеком, который не хочет видеть ничего дальше своей уютной норки. Человечество рвется в космос, а ему бы только заполучить унитаз с подогревом, и ничто другое его не волнует!
- Да уж, - усмехаюсь я. - Тебе бы на площадях выступать. Ты прирожденный оратор, к тому же человек идеологически подкованный, не то что я.
- Твоя главная проблема, Лекс, это твое раздвоение. Тебе давно пора в пользу целостности личности расстаться с одной из своих ипостасей. Как бы это не сказалось на твоей эффективности.
- Посмотрим, - я ухожу от ответа. - Ты меня не первый год знаешь, надеюсь, просечешь вовремя, когда я начну сваливаться с катушек?
- Просеку. Кстати, шеф дал тебе эту штуку, о которой мы говорили?
- Да.
Мы молчим какое-то время.
- Сейчас главное - это новый заказ Синдиката, - говорит Шелест. - Если мы это сделаем, то будут деньги, чтобы в “ММ-79” закончили работу.
- Знаешь, мне немного не по себе, - жалуюсь я. - Когда мы все это начинали, как-то не верилось, что у нас получится, что спустя всего несколько лет мы будем стоять на пороге революции…
- Боишься? - усмехается Тихон. В темноте сверкают его зубы.
- Пожалуй, - соглашаюсь я. - Мне страшно, что назад пути не будет, если вдруг что-то пойдет не так.
- Назад пути никогда нет. Мы сражаемся за то, чтобы у человечества было будущее, или ты забыл?
Из темноты появляется Леля, возвестив о своем приближении шорохом гравия под ногами.
- Ну что, пошли?
Ночь уже уступает свои права рассвету, возвращая проглоченные контуры домов, обступивших пустырь. Но в предрассветных сумерках контуры эти кажутся лишь небрежными карандашными набросками, проступающими на серой бумаге плохого качества. Добравшись до конца пустыря, мы находим известный нам с Шелестом люк, открывающий вертикальную шахту, и по железным скобам спускаемся в темноту многометрового колодца. Я лезу первым, включив инфравизионный режим своих очков. Спрыгнув на дно колодца, помогаю Леле.
- Нам туда, - Шелест освещает карманным фонариком дорогу.
Мы идем по старому туннелю вслед за скачущим белым пятном фонарика, идем вдоль оплетенных кабелями проводки стен, переступая через проржавевшие рельсы. Спустя несколько минут луч фонаря тонет в темноте большого помещения, лишь мельком высветив какой-то мусор на платформе заброшенной станции.
- Пришли, - говорит Шелест.
Александр Темин сидел на складном стульчике в машине радиосвязи, замаскированной под фургончик телефонной компании. Сидевший рядом радист что-то постоянно бормотал в приемник, какие-то люди периодически заходили, передавая радисту листочки бумаги. Наблюдавший за Теминым охранник невозмутимо жевал резинку.