А седьмого декабря днем он приказал поднять паруса и на глазах у большой толпы, возбужденной скандалом, мимо коммерческих судов всех наций вывел фрегат в море. Портовые власти, растерявшиеся в первые минуты, вынуждены были салютовать "Авроре" пушечной пальбой.
Так они поступали всегда, когда иностранный военный корабль покидал гавань.
IV
Благообразный джентльмен Дэвис Прайс не в первый раз ссорился с командующим французской эскадрой контр-адмиралом Феврие Депуантом. С третьего апреля, когда потрепанная сильнейшими штормами "Аврора" пришла в Кальяо, кончились салонные беседы, воспоминания, любезности, маскировавшие взаимное неуважение этих двух светских людей.
Слова Прайса падали веско, в них сквозили нетерпеливость, раздражение:
— Адмирал, вы не хотите считаться с фактами. Это неблагоразумно.
Они давно оставили удобные кресла и стояли у иллюминатора адмиральской каюты, поглядывая на "Аврору".
— Есть более высокие добродетели, чем благоразумие, мой адмирал, сказал Депуант. — Честь, например. Честь офицера не должна быть запятнана.
Прайсу давно наскучил лощеный старичок, его заученный тон и дешевый артистизм. Сколько чувства вкладывает он в самые простые слова: "адмирал", "мой адмирал". Он произносит их так, словно говорит: "Мой император!" А в сущности — пустота. Никакого чувства.
— Моральные проповеди! Они полезны мичманам. Контр-адмиралу можно следовать доводам здравого рассудка, не обращая внимания на моральные пугала. Оставьте их детям и неудачникам, адмирал.
Прайс — долговязый старик, неаккуратный, не замечающий своей неаккуратности, повсюду соривший табак, крошки, пепел. Когда он улыбался, обнажались бледные, старческие десны и крупные, лошадиные зубы. Сухой, тонкий рот и злые, назойливые глаза придавали лицу иезуитскую жесткость.
Он смотрел на маленького Депуанта с высоты ста восьмидесяти шести сантиметров своего роста. Белая бородка клинышком, пушистые белые усы француза и седые бакенбарды — и в этом благородном обрамлении пунцовые губы, багровые щечки, покрытые сеткой фиолетовых прожилок, склеротические глаза.
— В Сан-Франциско уже смеются над нами, — сказал Прайс, протягивая собеседнику калифорнийский "Таймс". — Взгляните!
Депуант стал читать. "Таймс" писал, что Тихий океан сделался обширным поприщем для русских военных судов. "В Тихий океан выслано несколько русских военных судов, которые в настоящее время появляются в разных портах и, по-видимому, мало обращают внимания на английские и французские суда, находящиеся здесь". Последние слова были подчеркнуты Прайсом.
Француз небрежным жестом положил газету на стол.
— Янки ждут не дождутся, когда мы сцепимся с русскими, — заметил он небрежно. — Новейший американец — сама предприимчивость. Он привыкает думать о Тихом океане как о собственном владении. Бьет китов у берегов России, покупает все, что произрастает на Сандвичевых островах, и благодаря практическому направлению ума достигает цели. Американец опасается, что Россия однажды поймет свою силу, создаст флот на востоке раньше, чем это сделают Штаты. Тогда, мой друг, янки придется потесниться. — Адмирал остановился, изучая недовольное лицо Прайса. — Они напрасно пугают нас. Россия дремлет и не скоро поймет свои возможности. Во всяком случае, не в наш с вами век.
— А эскадра адмирала Путятина?
— Уж эта мне petite escadrille![6] Старая "Паллада", годная на слом, этот монстр, — адмирал указал дрожащей рукой на "Аврору", — и еще две-три посудины. Мы потопим их одним бортовым залпом "Форта", мой адмирал!
Прайс смотрел на него, прищурив пепельные, морщинистые веки.
— Вы заблуждаетесь.
— Мы потопим "Аврору" одним залпом верхней батареи "Форта", повторил с расстановкой Депуант.
— Тогда командуйте "огонь"! — подхватил Прайс. — Поверьте мне, эхо этого залпа раскатится по всему миру. Пока не отомщена память великого императора, честь первого выстрела принадлежит Франции.
Но патриотический мотив не поколебал француза.
— Ни один выстрел не раздастся до тех пор, пока не придет "Вираго" с депешей о разрыве, — сказал Депуант, подчеркивая свою непреклонность энергичным движением руки, и добавил мягче: — Мы условились об этом, адмирал.
Прайс вспылил. Вскинув длинные костлявые руки, словно собираясь проклясть француза, он отрезал грубо:
— Мы не уславливались торчать здесь до второго пришествия! В Черном море, быть может, уже пролилась кровь французов, а вы ждете какой-то бумажки, нескольких жалких слов, подтверждающих то, что для нас с вами совершенно очевидно!..