Дополнительным фактором, который позволял германскому (куда реже австро-венгерскому) Генштабу отслеживать тенденции в российской армии, было большое число прибалтийских немцев в России, многие из которых, постоянно проживая в Лифляндии или Курляндии, военную службу проходили в Германии как германские подданные. Впоследствии они становились профессиональными и добровольными агентами немецкой разведки. Особый статус немецкого остзейского дворянства в рамках Российской империи гарантировал ему господство в администрации прибалтийских губерний, а также замкнутость и консервацию сословия, которое очень старательно защищалось от проникновения представителей дворянских родов из других частей империи, считая это — не без оснований! — первым шагом русификации. Конфликты между немцами-дворянами и имперской администрацией были вызваны не только наступлением правительства на права сословных административных органов, но и тем, что в 1905 г. русская администрация оказалась бессильна помочь немцам против погромов их имений местными крестьянами-латышами и эстонцами.109 По результатам революции 1905–1907 гг., остзейские немцы сделали вывод о необходимости переориентации на Германию. Российское правительство, особенно во главе с ярым националистом Столыпиным, было заинтересовано в спокойствии более, чем в сохранении всех привилегий лояльных к нему до этого времени остзейских дворян. Вскоре в их адрес началось последовательное наступление, встретившее ожесточенный протест.110 Следствием нарастающей оппозиции немцев к русскому императорскому правительству стал тот факт, что потомки балтийских немцев, переехавших в конце XIX в. в Германию, составили наиболее русофобское течение среди интеллигенции, занимавшейся изучением России.111 Их более либеральные коллеги, Г. Дельбрюк, Ф. Май-неке и М. Ленц, поддерживали антирусские настроения по рациональным мотивам, так как не видели иного пути развития для Германии, кроме экспансионистского. Как внутри Кайзер-рейха, так и за его пределами не без экзальтации отнеслись к знаменитому лозунгу о «поиске места под солнцем», которое означало новый виток в конкуренции за право оставаться великой державой, а то и появление претендентов на статус сверхдержавы.112
В России и до войны не без тревоги воспринимали попытки в Германии рассматривать территории на западе империи как поле будущей усиленной колонизации. Несмотря на не слишком высокий престиж армии после русско-японской войны, все же к возможной войне против соседей относились без особенного страха. Более того, с каждым годом нарастало убеждение, что былых ошибок повторено не будет, на этот раз за противника возьмутся всерьез сразу же, а численность российской армии можно довести до таких масштабов, что это парирует любые усилия Германии и Австро-Венгрии. Такие гарантии давал, например, Николай II британскому послу Бьюкенену, обращавшему накануне 1914 г. внимание русского монарха на новую германскую программу наращивания армии. Хотя к германской военной машине и Генштабу особенно в профессиональных военных кругах относились с известным почтением, тем не менее с изрядной долей русской халатности полагали, что против русского натиска никакие ухищрения «немчуры» не помогут. Австро-венгерская армия, не выигрывавшая ни одной войны после 1849 г. и ни одного сражения на суше (не считая экспедиции в Боснию в 1878 г.) с 1866 года, удостаивалась еще меньшего внимания. Именно Дунайскую монархию после Балканских войн в России хотели бы видеть следующим «больным человеком Европы», в разделе которого между дружественными славянскими государствами можно и нужно было бы поучаствовать, если Вена осмелится и впредь провоцировать Петербург, рискуя остатками его монархической солидарности. Представления о ходе войны против двух соседних империй были отражены в планах «А» и «Г», которые, как и планы многих других держав, содержали немало противоречивых устремлений и недооценивали почти очевидные проблемы как объективного, так и субъективного характера.