На обстановку на Русском фронте в целом ни Танненберг, ни даже последовавшее за ним в первой половине сентября оттеснение армии Ренненкампфа за Неман не повлияли: австровенгерские армии продолжали нести тяжелые поражения в Галиции, а фронт на востоке по-прежнему не отправлял подкрепления на запад, а требовал все новых. Сохранение Восточной Пруссии, конечно, оказывало существенное влияние на перераспределение резервов русской армии, однако никаких реальных перспектив взаимодействия с австро-венгерскими войсками не осталось: об ударе германских войск на Седлец нечего было и думать, да и встречать там было бы некого, ведь исходные позиции для встречного вторжения в Польшу из Галиции армии двуединой монархии потеряли. Тем самым оставалось только смириться с тем, что «польский выступ» останется под контролем России, по меньшей мере до прибытия крупных германских подкреплений с Запада (а когда это случится, к середине сентября 1914 г. было совершенно неясно) и уж точно до тех пор, пока не оправится от разгрома австровенгерская армия (а в середине сентября строить прогнозы на этот счет также было делом неблагодарным). Это было тем более важным результатом, что до Великой войны многие военные специалисты в России предлагали отказаться от удержания не только завислинских губерний Польши, но и всего бывшего Царства Польского, предлагая отвести войска за Западный Буг, что привело к частичному упразднению крепостей, теперь спешно восстанавливаемых. Сохранение Восточной Пруссии за Германией, а центральной Польши, а теперь еще и Галиции — за Россией, отступление австро-венгерских войск за Карпаты означало как минимум боевую ничью, а в действительности тяжелую неудачу для Центральных держав, ведь время работало против них.
Несомненен был лишь психологический эффект: произошел определенный моральный надлом в русском командовании, появилась неуверенность, а на смену легкомысленности пришла меланхолия. Германский же генералитет демонстрировал обратные, хотя столь же неуместные явления — крайнюю самоуверенность, авантюрные расчеты, патологическую недооценку противника. Вероятно, на действиях русской армии этот психологический шлейф в течение 3 лет сказался куда болезненнее, постоянно усиливаясь вызванными в том числе им же последующими поражениями, но и германскому командованию пришлось пережить немало горьких минут и разочарований из-за явно некорректно поставленных задач и сроков. Порой это едва не приводило к тяжелым поражениям, вызванным неоправданным авантюризмом — как под Лодзью в ноябре 1914 г. или под Свенцянами в сентябре 1915 г. Нет сомнений в том, что особую горечь испытывало и австро-венгерское командование, не устававшее винить союзника в том, что, бросив двуединую монархию чуть ли не в одиночку останавливать «паровой каток» под лозунгом быстрой победы на Западе, он и там своего не добился и спас только свои границы, а вот австро-венгерской армии пришлось расплатиться за неравенство сил сполна.