В современной историографии любят подчеркивать индустриальный характер войны, когда солдат на фронте уподоблялся рабочему на фабрике,31 а боевые действия преимущественно представляли собой обстрел противника из всех калибров артиллерии. Без сомнения, это было характерно для всех индустриальных стран,32 однако в Германии эти тенденции развития военного дела имели несколько иной генезис. Германская империя была очень близка к Франции и Англии по многим параметрам, и для нее война на Западном фронте также стала апогеем стратегического тупика, в котором оказалась бессильна аналитическая стратегия классического образца. Однако необходимо констатировать, что этот стратегический пат до середины 1916 г. (а фактически до июля 1918 г.) был для Антанты желанным, а для Германии вынужденным. Поэтому именно немцы разрабатывали такие инновации, как химическое оружие, штурмовые отряды и тактику поддержки пехоты авиацией. Вильгельм II гордился подвигами немцев, которые они смогли совершить, отвлекшись от «филистерства» и повседневности ради великой идеи. Эта ремарка императора указывает на то, что германские солдаты вовсе не стремились стать «индустриальными рабочими» фронта, а воевали, не щадя себя.33
То, что именно немцы первыми атаковали Бельгию и оккупировали чужую территорию, воспринималось в самой Германии как неизбежное зло и единственный шанс ликвидировать хотя бы один из фронтов и победить, а ее противники видели в нарушении международных гарантий нейтралитета дополнительный стимул к окончательному расчленению могучей империи, а не только возможность возвращения отобранных ею у Франции в 1871 г. провинций. Однако на общей уверенности в оборонительном характере войны, вызванной ощущением оптимальности границ в Европе для Германской империи, единство германских военных (на всех уровнях) и заканчивалось. Не имея развитых представлений о России и ее возможностях, а также о технике принятия стратегических решений, немецкие военные аналитики поступили единственно возможным образом. Уже в плане Шлиффена предоставили командующему единственной армией на Востоке — 8-й — действовать в крайнем случае по своему усмотрению.34 Однако в действительности эмоциональная сторона дела, связанного с защитой самой дорогой прусскому сердцу провинции, оказалась сложнее. Поэтому никакой оперативной свободы Приттвиц не получил, имея указание не рисковать существованием 8-й армии.35 Когда же он поступил в соответствии с довоенными планами, его действия были осуждены, а сам он отправлен в отставку. При этом «своеволие» его выражалось только в логичном с точки зрения стратегического приоритета Западного фронта приказе об отходе за Вислу. Начало расколу было положено, а смещение слишком самостоятельного Приттвица только добавило остроты противоречиям: место Приттвица заняли куда более опасные своим рвением Людендорф и Гинденбург.
Сам ход военных действий привел к жесткому столкновению искусственно поддерживаемых мнений и реальности. Русские войска почувствовали, что такое Германия, в конце августа 1914 г.,36 вступив в Восточную Пруссию, сразу занявшую особое место в истории русско-германского противостояния XX века.37 Начавшиеся сразу после вступления большого количества русских войск на территорию Восточной Пруссии 17 августа 1914 г. грабежи немецких поместий и деревень, как стихийные, так и организованные, послужили базисом концепции русского солдата как дикого варвара и «казака», Mordbrenner’a,38 так как именно казачьи части имели наибольшую склонность к разграблению захваченной территории.39 Многочисленные германские полковые истории, — хотя они и были написаны спустя 10–15 лет, когда можно было бы и разобраться, — пестрят рассуждениями и рассказами именно о не нуждающемся в доказательствах «варварстве». Лишь в единичных случаях предпринимаются попытки указать и на иных виновников разорения ряда восточнопрусских территорий,40 ведь тогда спорить приходится с общеизвестными «фактами». Именно невежество германского населения, умевшего, в отличие от своих соседей, читать и писать, и было главной причиной панического бегства от русских солдат, а брошенные дома и запасы продовольствия не могли бы оставить равнодушной любую армию мира, что продемонстрировали и действия германских солдат во Фландрии и Румынии, а австро-венгерских — в Сербии и Италии.