Увлекаясь мародерством,41 русские части при этом плохо осуществляли разрушение стратегически важных объектов — до методичной тактики «выжженной земли», которую немцы применяли при отступлении во Франции весной 1917 г., им было далеко.42 Не хватало опыта и убеждения в необходимости столь жесткого поведения, причем даже у командования. Но все-таки даже Людендорф, склонный к безапелляционным суждениям, вынужден был признать, что многие русские части, особенно в 1-й армии Ренненкампфа, «вели себя образцово», то есть занимались не только и не столько разбоем. Тем не менее «казаки были свирепы и дики», «…зачастую в жестокостях не было смысла»,43 газеты Германии были полны описаниями последствий русского вторжения, естественно, чрезвычайно эмоциональными. Как и всегда в подобных случаях, свидетельства порой рисовали противоположные картины: и бессмысленного варварства, и погромов, и образцового цивилизованного поведения под контролем военных властей.44 Составить целостный образ противника на основании его войск, побывавших в Восточной Пруссии, было невозможно: слишком велика оказалась Россия и слишком разные по дисциплине воинские части представляли ее 1-ю, 2-ю и 10-ю армии в первые месяцы войны.45
Война порождает потребность в героях, а истинные основания для удовлетворения ее никогда не смущают официальную пропаганду. Характерно, что правило это распространяется не только на текущую агитацию, но может активно сказываться и сто лет, особенно в тех случаях, когда некая «славная страница истории Отечества» оказалась «забытой», то есть может послужить новой волне патриотического воспитания.46 Первым героем России в годы Великой войны стал казак Козьма Крючков, рассказы о подвиге которого быстро обрели все черты мифа. Дискуссии о достоверности мифа имеют мало смысла, ибо не ради нее он создавался.47 Очень быстро возник и еще один герой — знаменитый русский ас Нестеров, первым пошедший в воздушном бою на таран и заплативший за это жизнью. Чуть позже появились претенденты на свою долю общероссийской славы и на флоте. Тогда, в первые месяцы войны, понятие о героизме оставалось еще чисто романтическим, иначе гибель столь ценного для последующего развития русской авиации кадра ради одной воздушной победы была бы оценена совершенно иначе. Конечно, достаточно быстро в развернувшемся громадном противостоянии появились герои и антигерои «на любой вкус» и в любых званиях. Мнимые предатели, преступные посредственности, черствые и ограниченные бурбоны в погонах, а также жертвенные и терпеливые солдаты, бравирующие своими жизнями офицеры, лихие и лично скачущие в атаку генералы… Перечисление их фамилий заняло бы множество страниц, однако это никак не изменило бы того факта, что в отечественной исторической памяти их фактически нет. Есть запоздалые попытки вспомнить о них, но все они вряд ли переживут юбилейную мишуру.48 По русской традиции, антигероям внимание уделялось куда охотнее, а эффект от их появления в массовом сознании был куда более стойким. Поэтому Распутина и даже Сухомлинова знали долго, помнят «не пришедшего на помощь» Ренненкампфа и несчастного Самсонова, заплатившего жизнью за разгром его армии, одно время с уст не сходила фамилия Григорьева, из-за которого «пальцы улиц ломала Ковна», — он имел шансы потеснить Стесселя. А вот из героев, помимо Брусилова, постепенно были забыты едва ли не все, включая тех, кто взял Перемышль и Эрзерум, тех, кто отправился в Месопотамию и Персию, кто защитил подступы к Петрограду Их имена остались в основном в наградных листах, в списках георгиевских кавалеров, как ордена, гак и медали.