В Германской империи к началу Первой мировой войны достаточно много офицеров продолжали носить чисто французские фамилии, являясь потомками гугенотов, бежавших после отмены Нантского эдикта в 1685 г. в Пруссию, которая их милостиво приняла по инициативе «Великого курфюрста». Многие из носящих французские фамилии стали широко известны, например, в первые же недели — командир I армейского корпуса, псевдогерой Восточной Пруссии генерал Франсуа. Среди корпусных и дивизионных командиров были генералы по фамилии д’Эльза, Шаль де Боле, Гарнье, Гутьер, Леки, Фуке, одним из лучших германских подводников Первой мировой был Л. Арнольд де ла Перьер, французские корни были у адмирала Сушона, существовали целые военные династии из потомков французов.138 До Вильгельма II даже ставка Верховного главнокомандующего носила французское название Maison de Militaire, только последний кайзер сменил его на более патриотичное — Hauptquartier.139 Однако даже при том разгуле пропагандистских страстей, который господствовал в Германии, «немецкие французы» не стали жертвами шовинизма или его апологетами, полагая себя немцами вне зависимости от фамилии.140
В Австро-Венгрии важные позиции в дипломатическом корпусе, на флоте и чуть менее в сухопутных армиях занимали выходцы из дворянских родов с итальянскими корнями. Несмотря на восприятие Италии как наследственного врага, в этом не видели ничего предосудительного, ведь теснейшим образом с Италией и ее элитой, а также с римской курией столетиями была связана даже правящая династия Габсбургов. Характерно, что, воюя против панславизма, десятилетиями отстаивая тезис, что Австрия для славян суть нечто большее, чем страна, ведь «если бы ее не было, ее стоило бы придумать» (Ф. Палацкий), в двуединой монархии открывали дорогу к высшим должностям в армии, правительстве и церкви представителям едва ли не всех славянских народов. Делалось это в убеждении, что национальные консервативные элиты смогут должным образом контролировать настроения своих соплеменников. В дворянской же верности императору к королю представителей многочисленной (и вполне националистически мыслящей) аристократии, как, например, польской или хорватской, не сомневались. Таким образом, во всех трех империях офицерство оказалось уязвимо для подчеркивания национальной принадлежности и различных фобий на основе этнического происхождения, проявившихся с началом Великой войны.
Бескомпромиссная, идейная ненависть к врагу, необходимая для тотальной войны на уничтожение, довольно легко воспитывалась в солдатах в колониальных войнах, где она получала расистские и «цивилизаторские» обоснования. На фронтах европейской войны старые причины оказались неподходящими, хотя, в известной степени, расовые мотивы использовались в Германии для пропаганды войны против «славянства», то есть против России. Но при этом в условиях, когда каждая держава стремилась получить статус освободительницы народов, борца против тирании и деспотии, подобные неприглядные технологии воспитания идейной ненависти необходимо было подавлять и искать адекватную замену. Именно поэтому постепенно сформировались целостные психологические комплексы образа врага, базирующиеся на всех достижениях довоенной публицистики и фрагментах модных геополитических программ.141
Несмотря на то что в 1915 г. Российская империя потеряла из-за вражеской оккупации в результате «Великого отступления» до 20 губерний общей площадью 236 тыс. кв. км с населением (если не считать беженцев) около 15 миллионов человек, до подлинной национальной освободительной войны и спустя год было далеко, ввиду отсутствия германских войск на территории компактного проживания русского народа. Для германских солдат, еще меньше, чем их офицеры, знакомых с Россией и даже с ее западными окраинами, территории, захваченные в 1915 г., были в какой-то степени terra incognita, взаимодействие с которой изменяло их самих. Даже призванные в германскую армию студенты, оказавшиеся на Востоке, осознавали, что о России они не знают ничего — «царь, казаки, варварская», и только.142 Основой восприятия России германскими солдатами и офицерством зачастую становился шок, вызванный разностью быта, уровня жизни и взаимоотношений властей и населения.143 Основой для сложившегося образа послужили, таким образом, «этнический хаос, грязь и безграничные просторы».144 Оглушительный эффект от восприятия западных окраин Российской империи усугубляли еще и попытки русских войск при отступлении применять тактику «выжженной земли».