Русская революция как стратегическая возможность: 1917 год 177 ми прожитых военных месяцев. В германском сознании эпохи Великой войны представление о России не было сколько-нибудь целостным не только из-за слабых представлений о жизни этого государства, но и благодаря пристальному вниманию и акценту на ее политическом строе. Учитывая попытку воспринимать Великую войну как борьбу за само существование самобытной германской цивилизации, даже в официальных печатных органах (при помощи немецких социал-демократов) Российская империя быстро стала воплощением деспотизма и бесправия, хотя до войны консерватизм русского политического строя мог только прибавлять ему популярности в глазах кайзеровской администрации. Германский канцлер Бетман-Гольвег оправдывал спешное объявление войны России тем, что «иначе я не заполучу социал-демократов»,23 т. е. лозунг войны против русской тирании стал одной из основ последующих событий 4 августа 1914 г., когда правительство отменило последние исключительные законы, а социал-демократы гарантировали свою лояльность.24 Весной 1917 г. состоялся резкий поворот в истории России, который застал кайзеровскую пропаганду и с трудом поддерживаемую иллюзию «гражданского мира» в Германии врасплох. Россия после Февральской революции ненадолго стала одной из самых свободных стран в мире, и это подрывало идейные основы борьбы за ее западные провинции.25 Германские войска больше ни в коей мере не подходили на роль «освободителей». Россия неожиданно стала более важным фактором, воздействующим на внутриполитическую стабильность Германии, чем вступление в войну США и даже все более обостряющееся экономическое и военное положение Кайзеррейха.26 Результатом почти истерических поисков новых оправданий борьбы с восточным соседом стал поспешный и невразумительный манифест 7 апреля 1917 г. о реформе прусского избирательного права,27 который разозлил и не удовлетворил как Людендорфа и Гинденбурга,28 так и крайне левых. Кроме того, среди либералов распространилось мнение, что свободу России принесли успехи германского оружия.29
Германская социал-демократия, оправдывавшая в ходе войны свои милитаристские позиции задачей обороны страны от «русского деспотизма», войну с которым готов был отстаивать еще А. Бебель в конце 1870-х гг., после Февральской революции получила встречный и куда более обоснованный упрек от русских меньшевиков и эсеров, которые были согласны продолжать войну для защиты завоеваний революции от реакционного германского империализма, якобы поддерживаемого СДПГ. 30 Еще в начале XX века немецкие «социалисты с кафедр» (Шмоллер, Вагнер) в серии статей продемонстрировали, что германский империализм может быть привлекателен и для людей с социалистическими взглядами, поэтому по лидерству германской социал-демократии среди международного социалистического движения был нанесен сокрушительный удар. Австрийские социалисты снискали немалый авторитет в первую очередь проектами решения национального вопроса в соответствии с марксистской теорией, положив начало так называемому австромарксизму, привлекавшему в те годы даже молодого И. Джугашвили. Заслуги венских социал-демократов оказались весьма ценными для пропаганды борьбы с царизмом, устроившим в России «тюрьму народов», однако собственно австрийская действительность не выдерживала никакой критики в условиях обострения национальной проблемы в считавшейся «образцовой» в этом отношении двуединой монархии. С весны 1917 г. это становилось все более заметно, а симпатии многих национальных меньшинств (в первую очередь поляков), до того оспариваемые обеими враждующими сторонами, заметно качнулись в пользу «новой, свободной» России.
Некоторой заменой лозунгу войны против «азиатского деспотизма» стала концепция мировой революции, которая якобы уже идет с 1914 г. и представляет собой возглавляемое Германией восстание, аналогичное по всемирно-историческому значению Французской революции 1789 г., против поработившего почти весь мир англосаксонского капитала и купленных им союзников.31 Благодаря стойкому союзу правого крыла социал-демократии с властью на фронте вплоть до Ноябрьской революции были доступны любые печатные издания, в том числе «Vorwärts», цензура изымала только нелегальные и в тылу листовки ультралевых. Именно эта информационная свобода стала одним из факторов быстрого перехода армии под контроль организаторов Ноябрьской революции.