Необходимость иметь четкую позицию по вопросам мира и войны заставляла крупнейших германских социал-демократов выступать с заявлениями и выпускать монографии,88 на которые следовали отклики из стран-противников. В марте 1917 г. русские социалисты из Петросовета предоставили германским социал-демократам шанс возобновить даже в рамках войны самостоятельный и независимый от соблюдения государственных и военных интересов диалог, однако разговаривать с более свободной страной, чем Германия, без обвинения в государственной измене (по примеру К. Либкнехта и Р. Люксембург) германские социал-демократы не смогли.89 Вплоть до большевистского переворота как официальная, так и умеренно-социалистическая пропаганда Германии находились в очевидном затруднении. После событий ноября 1917 г. затруднения только возросли, ибо леволиберальная интеллигенция, надеявшаяся на превращение «военного социализма» в Германии в преддверии перехода к демократии,90 неожиданно убедилась, что социализм может быть реализован и «татарством» и ничего общего с демократией не имеет. Возмущали и непредсказуемость хода и темпа русской революции, и нежелание русских социалистов признать казавшиеся столь очевидными немцам минусы дальнейшего союза с Антантой. По мере ухудшения экономического положения Центральных держав нервозность и озлобление как в парламентах, так и во дворцах и штабах нарастали.
Отчаянная надежда на чудо заставляла Людендорфа в октябре 1917 г. заявлять, что «если мы продержимся эту осень, мы выиграем войну»,91 поэтому события 7–8 ноября 1917 г. пришлись как нельзя кстати. При этом восприятие очередной революции было на эмоциональном уровне резко отрицательным, в оценках М. Гофмана доминирует выражение «свинство».92 Октябрьская революция, совпавшая с окончательным оформлением разгрома итальянцев под Капоретто, дала сигнал к подготовке будущего решающего натиска на Западе, первое совещание о котором Людендорф провел 11 ноября 1917 г. и начал словами: «…положение в России и Италии позволяет в новом году нанести удар на Западе».93 Тем удивительнее были быстрые перемены в положении на фронте после переворота в Петрограде, к 30 ноября из 125 русских дивизий (по немецким оценкам) 20 подписали перемирие с противником на своих участках, остальные просто воздерживались от любых действий.94
Вплоть до конца 1917 г. проекты передела Восточной и Южной Европы базировались на том, что интересы России совсем не учитывать не удастся, хотя по сравнению с «мирным предложением» декабря 1916 г. с весны 1917 г. акцент на аннексиях становился все более сильным. Если на Западе даже самые радикальные аннексионистские проекты опирались на некоторую историческую традицию (аллюзии со временами расцвета Священной Римской империи), то на Востоке от германского командования и правительства фактически требовалось создать государства заново, в границах, в которых они никогда не существовали. Однако, как бы внимательно и рационально военные аналитики и разведка ни относились к различным националистам с окраин Российской империи, германские проекты государств-сателлитов всегда являлись частью замысла создания буферных государств между Кайзеррейхом и Российской империей, в окончательный крах которой вплоть до Октябрьской революции было трудно поверить.
Явно антизападный характер большевистской революции оставлял Германии надежды на прочный союз на основе общей вражды с Антантой и ее союзниками в лице белых армий. Среди немецкой интеллигенции постепенно сформировались несколько движений, выступавших за союз с большевиками, несмотря на их радикальные воззрения и действия.95 Политическая элита, особенно близкое окружение кайзера, в ходе переговоров в Бресте мыслила феодально-династическими категориями, строя разнообразные утопические проекты раздела будущих германских приобретений между царствующими домами. Саксонская или вюртембергская династии должны были получить польский престол, боковая ветвь Гогенцоллернов — воцариться в Прибалтике, был выбран король Финляндии из Гессена и т. д., что доказывает абсолютную неспособность кайзера, уже занявшегося разработкой своего герба герцога Курляндского, и его окружения выйти на стратегический уровень планирования.96