Германские военные, в отличие от политиков и интеллигентов, имели непосредственный опыт общения с большевиками в ходе переговоров в Бресте и затем — в ходе оккупации западных областей бывшей Российской империи и потому так же прагматично, но более трезво оценивали перспективы сотрудничества с новым Советским правительством. Тем не менее, среди военных были сторонники заключения с поверженной Россией умеренного мира (Сект, Брухмюллер, Гофман), так как они рассматривали Россию как будущего союзника или ценного нейтрального партнера на втором этапе глобальной мировой схватки,97 когда вновь станет возможным обратить все силы против Великобритании. Россия даже в ослабленном революцией состоянии представлялась достаточным противовесом англо-американскому альянсу.98 Уже в конце декабря 1917 г. германская комиссия отправилась в Петроград для оценки сырьевых возможностей России и состояния ее экономики, придя, однако, к верным и потому неутешительным выводам, особенно относительно транспорта.99 В 1917–1918 гг. некоторые отделы Генштаба даже разрабатывали планы действий в ходе будущей, второй, мировой войны.100 Еще до начала переговоров в Бресте, 29 ноября 1917 г. кайзер дал статс-секретарю по иностранным делам Кюльману поручение: выяснить, нельзя ли добиться с Россией «своего рода союзнических и дружеских отношений», поскольку так же, как и после русско-японской войны, «достичь этого будет легче, чем мы сейчас полагаем».101 3 декабря 1917 г. Кюльман направил кайзеру меморандум, в котором излагал программу обширного сотрудничества и помощи России с учетом того, что Австро-Венгрия попытается конкурировать с Германией на этом направлении, и Вильгельм II с его доводами согласился. Наряду с этим уже в середине 1918 г. германское ОХЛ выступило с проектом, который основывался на новой концепции восприятия России. Теперь Германия должна была быть бастионом против большевизма, чья культурно-историческая миссия — защита Восточной Европы от деспотизма, ранее бывшего «московит-ским»,102 а теперь — большевистским. Формальный проигрыш Россией военной борьбы на Русском фронте не устранял опасений относительно ее мощи в ближайшем будущем.103 Эта позиция была быстро сформирована за счет старой и устоявшейся концепции особой миссии Германии — защита Европы и христианства от агрессии из Азии (имеется в виду и Россия) и борьба против «славянской агрессии и притязаний».
Для Австро-Венгрии Октябрьская революция и последующий развал русской армии могли показаться подарком судьбы, однако в действительности безусловно положительным следствием этого для умирающей с голоду двуединой монархии стали лишь надежды на оживление поставок продовольствия из бывшей Российской империи, долгое время крайне преувеличенные. С военной точки зрения состояние Русского фронта не внушало расположившейся на курорте Баден под Веной Ставке во главе генералом Арцем фон Штрауссенбургом никаких опасений: после вытеснения русских армий из Галиции и боевой ничьей на Румынском фронте можно было смело рассчитывать на вялую позиционную войну, которая вполне устраивала редеющую австро-венгерскую армию. Более того, сохранение достигнутого к осени 1917 г. status quo позволяло даже выделить некоторые резервы для их задействования в частных наступательных операциях в Италии (в которых Германия, обеспечив разгром противника под Капоретто, была не заинтересована) или для укрепления внутриполитической стабильности. С другой стороны, оживление после перемирия контактов с революционной Россией на демаркационной линии означало усиление революционного брожения и в австро-венгерской армии, а потому в Вене желали либо прочного мира (даже на условиях «без аннексий и контрибуций»), либо затишья на фронте, но только ни того, что впоследствии пытался организовать Троцкий — «ни мира, ни войны». Строившиеся тогда большевиками планы на распространение мировой революции за счет всеобщего перемирия если и были верны, то лишь в отношении Австро-Венгрии, где действительно вспыхнули серьезные беспорядки. Они были подавлены так же, как и в Берлине, но оказали куда большее воздействие на руководство страны.