Сейчас хитрец нацелился на Землю.
Когда Тунгусу подвернулись русские и он в первом приближении разгадал их менталитет, вождя осенило: да ведь на нашем горбу можно выехать к звездам! Тут очень вовремя приперлась делегация ООН. Тунгус ее принял, выслушал, расстроился – и закатил дипломатам лекцию о неуместности двойных стандартов и лицемерия в международной политике. Сказал, идите отсюда, человечки, вы даже врать нормально не умеете… После чего заинтересовался русскими уже вполне прицельно. Уяснил, что землянам палец в рот не клади, и фиг кто ему позволит за одно поколение шагнуть из античности в открытый космос, – а с российским паспортом это прокатит само собой. А уж на каких условиях Россия примет его под свою руку – наша головная боль; вождь готов торговаться и ждет предложений. А мы чего-то мнемся и рефлексируем.
И тут – бац! – эпидемия.
Трудно описать, насколько она нас сплотила. У местных редкий дар проницательности и сопереживания. Они видят, как искренне мы стараемся помочь, остро чувствуют наше горе. Одна беда: поскольку русские тяжело болеют, но все-таки не умирают, теперь все здешние женщины яростно хотят от нас детей. Мужчины как минимум не против. Наши уже в таком состоянии полного опупения, что сами не против – вон, даже меня пробрало. Но это ведь не простая ветрянка, а вирус-мутант неясного происхождения, зловредный до ужаса, с которым еще разбираться и разбираться. Наплодим уродов – потом хоть вешайся.
Так или иначе, от местных мы ничего плохого не ждем, а вот родной звездолет на орбите нас нервирует.
«Кутузов» здесь транзитом, должен был сделать один виток, сбросить контейнер и лететь дальше. А сейчас он пошел на двадцатый оборот, и это никому не нравится – мало ли чего у командира в сейфе лежит. Допустим, приказ на прижигание местности в целях нераспространения эпидемии. Дезинфицировать сразу весь континент со всем контингентом. И годков через сто, когда атмосфера восстановится и травка снова зазеленеет, поставить тут форпост, как было с самого начала задумано. Только без проблем с туземцами ввиду их отсутствия. Десантируем сто тысяч узбеков и миллион сельскохозяйственных роботов – плодитесь и размножайтесь, твари божьи. Есть и такой запасной вариант, я-то знаю.
У них там всегда есть запасной вариант.
У нас тут – нет.
…К машине неслись люди – кажется, проснулся и высыпал на поле целиком отдыхающий состав экспедиции, – и все остановились в нескольких шагах.
Потому что Чернецкий и Гилевич глядели на нашу суматоху, широко улыбаясь. И бортмеханик Попцов скалил зубы. Неизвестно, как там геологи, но живые, это точно.
Правая щека у Чернецкого была ободрана – прислонился к чему-то.
Капитан Петровичев проложил себе путь сквозь толпу взглядом. Чернецкий распахнул дверь и легко выпрыгнул из машины. Он не обязан был вставать перед капитаном навытяжку, но «руки по швам» сделал и набрал в грудь воздуха, приготовившись докладывать.
Петровичев его упредил. Он выставил перед собой ладонь, давая понять, что слушать не намерен.
– КВС Чернецкий, благоволите нынче же подать рапорт о бессрочном отстранении вас от полетов по собственному желанию. Честь имею… Что?!
Он успел козырнуть Чернецкому и повернуться кругом, а вот это «Что?!» – оно уже было адресовано мне.
– Что?.. – растерянно повторил я, чувствуя, как сотня глаз впивается в меня.
– Ну вы же со-вет-ник! – процедил капитан. – И очень хотите дать мне со-вет! Вас прямо распирает! А?!
– Вы уже приняли решение… – сказал я, невольно опуская очи долу.
Петровичев фыркнул и зашагал к башне.
Не любит меня капитан. Очень крепко не любит.
Вбил себе в голову, будто я был дружен с покойным Лешей Сорочкиным.
А я со всеми стараюсь держаться ровно. Обязан по инструкции. Даже когда задушить своими руками хочется. Это я про Сорочкина, да. Только кто мне поверит.
– Все с поля! – рявкнул Петровичев на ходу, не оборачиваясь. – Все лишние – с поля! Не-медленно! О-бес-пе-чить!
– Так, господа-товарищи, вы слышали! – закричал дежурный лейтенант. – Попрошу вас!..
Публика, стараясь особо не спешить, чтобы никто не подумал, будто мы кого-то тут боимся, начала расходиться. Под машину полезли механики. Чернецкий уселся обратно в свое кресло. Гилевич что-то говорил командиру, тот неопределенно пожимал плечами.