И в который уже раз Никита Моисеевич вновь покорился воле своего царственного патрона. “А в приезде, Государь, нашем [т. е. его и жены] в Петербург, – подобострастно писал он Петру, – какую изволишь для увеселения Вашего Государского публику учинить, то радостною охотою Вас, Государя, тешить готов!”
Узнав о приготовлениях к задуманной царем шутовской свадьбе, обеспокоились дети Зотова от первого брака, и, прежде всего, забил тревогу его сын, Конон Никитич. Тот сетовал, что его отец станет всеобщим посмешищем; кроме того, как и его братья, боялся лишиться наследства. Конон написал царю отчаянное письмо, в коем слезно просил Петра отменить позорище и приводил подлинные слова отца: “Я бы и рад отречься от моей женитьбы; но не смею царское величество прогневать, сколько-де стариков собрано для меня, и платья наделано”. Письмо, однако, запоздало: он написал его 14 января 1715 года, а 16 января уже должна была состояться свадьба Никиты Моисеевича и вдовы Анны Еремеевны Стремоуховой, урожденной Пашковой.
Гости явились на торжество в самых экзотических карнавальных костюмах. Тут были лютеранские пасторы и католические епископы, бернардинские монахи и рыцари, рыбаки и немецкие пастухи, матросы, крестьяне и т. д. Поражала и этнографическая пестрота гостей: в свадебном поезде шествовали рядом армяне, китайцы, американские эскимосы, японцы, самоеды, турки, лопари, поляки, итальянцы и т. д. А какой шум поднялся! Оглушительные звуки барабанов, дудок, медных тарелок, флейт, свирелей, трещоток, сковородок, рожков, собачьих свистков, волынок, колокольчиков, пузырей с горохом сливались в невообразимую какофонию.
Обрученная чета шла пешком, поддерживаемая четырьмя старцами. Их венчал поп девяноста лет от роду, специально выписанный из Москвы. На улицах выставили бадьи с вином и пивом и разные яства для народа. Многие кричали: “Патриарх женился! Патриарх женился!” и “Да здравствует патриах с патриаршею!”.
Точное описание этой шутовской свадьбы оставил камер-юнкер Фридрих Вильгельм Берхгольц: “Новобрачный и его молодая, лет 60, сидели за столом под прекрасными балдахинами, он с царем и господами кардиналами, она с дамами. Над головою князя-папы висел серебряный Бахус, сидящий верхом на бочке с водкой… После обеда сначала танцевали; потом царь и царица, в сопровождении множества масок, отвели молодых к брачному ложу. Жених в особенности был невообразимо пьян. Брачная комната находилась в… широкой и большой деревянной пирамиде, стоящей пред домом Сената. Внутри ее нарочно осветили свечами, а ложе молодых обложили хмелем и обставили кругом бочками, наполненными вином, пивом и водкой. В постели новобрачные, в присутствии царя, должны были еще раз пить водку из сосудов, имевших форму partium genetalium [половых органов – Л.Б.]… и притом довольно больших. Затем их оставили одних; но в пирамиде были дыры, в которые можно было видеть, что делали молодые в своем опьянении”.
В 1718 году Всешутейший патриарх отошел в мир иной. Дети его, вынужденные вести с мачехой тяжбу из-за наследства, не уставали говорить о невменяемости старика-отца, “обретавшегося в младенческом состоянии”, и корили Стремоухову, что та “уморила его плотской похотью”. Царь же писал о Никите Моисеевиче: “Отец наш и богомолец князь-папа, всешутейший Аникита, от жития сего отъиде, и наш сумасброднейший собор остави безглавлен”.
Но – свято место пусто не бывает! – вскоре был найден новый князь-папа, дворянин Петр Бутурлин. Ему-то от почившего в бозе Зотова перешла вместе с шутовскими атрибутами и жена Всешутейшего патриарха – Анна Еремеевна.
Лютый и преданный. Федор Ромодановский
Существует легенда, о которой поведал панегирист Петра Великого Андрей Нартов. После поражения под Нарвой царь был озабочен нехваткой денег на артиллерию для новых баталий с неприятелем. В смятении духа он решился было переплавить на пушки церковные колокола, как вдруг к нему обратился почтенный старик (царь называл его “дедушкой”): “Успокойся!.. Я помощь государству в такой крайности учинить должен… Пойдем теперь, но не бери с собой никого”. Под покровом ночи они прокрались в палату Тайного приказа, где “дедушка” подвел Петра к массивной железной двери. Заржавевший от времени замок с трудом поддался и “к несказанному удивлению, увидел его величество наваленные груды серебряной и позолоченной посуды и сбруи, мелких серебряных денег и голландских ефимков… множество соболей, прочей мягкой рухляди, бархатов и шелковых материй”. Растроганный царь благодарил верного слугу и недоумевал, откуда сии сокровища. “Когда родитель твой царь Алексей Михайлович в разные времена отъезжал в походы, – ответствовал “дедушка”, – то по доверенности своей ко мне лишние деньги и сокровища отдавал на сохранение мне. При конце жизни своей, призвав меня к себе, завещал, чтоб я никому сего из наследников не отдавал до тех пор, разве воспоследует в деньгах при войне крайняя нужда. Сие его повеление наблюдая свято и видя ныне твою нужду, вручаю столько, сколько надобно…”.