В 1620 году после официального расследования “о словах и делах Шаховских против монарха” Матвей Федорович с сотоварищами были обвинены в “злодействах” и приговорены к смерти. И только благодаря вмешательству патриарха Филарета (отца Михаила Романова) казнь была заменена сибирской ссылкой, продолжавшейся четырнадцать лет. Лишь благодаря покаянию и обещанию “искупить свою вину царской службой” они были возвращены ко Двору. Но “при первых государях из дома Романовых Шаховские не поднимались высоко и только некоторые из них достигали думных чинов”. По-видимому, памятуя об аристократической фанаберии рода Шаховских, князь Федор Ромодановский – этот “истинный бич горделивости боярской” – в письме к царю иронически назвал Юрия Федоровича “благочестивым князем, благородного корени, благоверные кости”. Таким образом, симптоматично, что внук царя Михаила Федоровича, Петр Романов наградил орденом Иуды отпрыска бунтарей – Шаховских.
В карьере Юрия Федоровича затейливо переплелись шутовство и всамделишная служба при дворе Петра. Точнее, шутовство воспринималось тогда тоже как разновидность государевой службы. Считается, что Петр благоволил к шутам оттого, что они помогали ему бороться с невежеством, ленью и самомнением бояр, развенчивать их предрассудки. Не только! И как раз об этом говорит “феномен Шаховского”.
В самом деле, князь Юрий с 1687 года состоял в свите молодого царя, а в 1696 году после счастливой Азовской компании получил при Петре должность камергера. Однако шутовские обязанности Шаховской стал исполнять едва ли не раньше. Так, во Всешутейшем соборе князь Юрий именовался архидьяконом Гедеоном, которому вменено было в обязанность вести строгий учет всех участников пьяных сборищ. Для мздоимца Шаховского такая бумажная канитель была особенно прибыльной – как свидетельствует современник, этот шут “наживал от того себе великие пожитки, понеже власть имел писать… из стольников и из гостей, из дьяков, из всяких чинов, из чего ему давали великие подарки”. Рассказывают также, что за деньги он готов был принимать даже пощечины, причем и от людей самого низкого звания. То, что Шаховской участвовал во “всепьянейших” вакханалиях, было “знаком особого царского доверия, визитной карточкой тех, с кем государь не только делил свободное время, но и кому давал ответственные поручения”.
Юрий Федорович служил царю осведомителем и наушником, что на современном языке называется не иначе, как стукачеством. Вот что говорит о Шаховском князь Борис Куракин: “И всем злодейство делал, с первого до последнего. И то делал, что проведывал за всеми министры их дел и потом за столом при его величестве явно из них каждого лаевал и попрекал всеми теми делами, чрез который канал его величество все ведал”. Подчас шуты выполняли роль знаменитой карающей царевой дубинки: “И когда его величеству на которого министра было досадно и чтоб оного пообругать, то при обедах и других банкетах оным дуракам [шутам – Л.Б.] было приказано которого министра или которую знатную персону напоить и побить и побранить, то тотчас чинили, и на оных никому обороны не было”.
Куракин дает Шаховскому прозвище – “лепень-прилипало”, что характеризует шута как человека докучливого, навязчивого, въедливого. Возможно, кавалер ордена Иуды и получил свою награду, чтобы доносительством искупить вину своего рода перед Романовыми, потому-то он и вынюхивал иуд около трона и доносил о них царю. И знаменательно, что в 1711 году, то есть через два года после получения ордена, Петр назначил его на только что созданный пост главного гевальдигера, то есть начальника всей военной полиции России. В подчинении шута-орденоносца оказались военные прокуроры, фискалы и палачи с их зловещими причиндалами – виселицами, кандалами, оковами. Обязанности же его состояли в осуждении и экзекуциях предателей, дезертиров, паникеров, а также тех, кто сеял смуту и беспорядки. Так, человек, щеголявший орденом с изображением повесившегося на осине Иуды, возглавил службу, в ведении которой находилось повешение врагов Отечества. А это, понятно, уже не было игривой пародией. Должность Шаховского была в буквальном смысле убийственно серьезной.
Похороны Шаховского 30 декабря 1713 года при всей их помпезности были не серьезными, а скорее шутовскими. Гроб архидьякона Гедеона сопровождали бражники, именовавшиеся “духовными особами” Всешутейшего и Всепьянейшего собора, во главе с князем-кесарем и князем-папой. Так покидал сей мир первый и последний в российской истории кавалер ордена Иуды. Думается, однако, что и в сегодняшней России немало кандидатов на этот забытый наградной знак. Серьезных кандидатов на получение потешного ордена!
Из шутов – в адмиралы. Иван Головин
Наследник знатного рода, Иван Михайлович Головин (1672–1737) был любимцем Петра Великого. Он начал службу комнатным стольником и сопровождал монарха и в Азовских походах (1695–1696), и по Европе в составе “большого посольства” (1697). Царь вознамерился послать его в Италию, где Головину надлежало учиться “корабельной архитектуре”. Пробыв за кордоном четыре долгих года, он вернулся, наконец, в Петербург. Монарх препроводил его в Адмиралтейство и подверг строгому экзамену. Тут-то и выяснилось, что Иван не ведал в корабельном деле ни уха, ни рыла. “Выучился ли ты по крайней мере по-итальянски?” – спросил рассерженный Петр. Головину пришлось ответить, что и тут он не преуспел. “Что же ты делал все это время?” – “Всемилостивейший государь! Я курил табак, пил вино, веселился, учился играть на басу и редко выходил со двора”, – откровенно признался этот горе-ученик. Как ни горяч был Петр, такой искренний и прямодушный ответ утишил его гнев. Он не только не наказал Ивана Михайловича, но велел нарисовать его парадный портрет, где Головин с трубкой в зубах, окруженный музыкальными инструментами, торжественно восседает за столом, а рядом валяются в небрежении навигационные металлические приборы. Более того, царь дал ему прозвище “князь-бас” (игра слов: “бас” – одновременно и музыкальный инструмент, и, в переводе с голландского, “искусный мастер”), а также – вот, казалось бы, парадокс! – объявил его главным корабелом всего российского флота.
Почему же на столь ответственный пост Петр назначил человека несведущего, явного лентяя и неуча? Вот что говорят по этому поводу современники. Камер-юнкер Фридрих Вильгельм Берхгольц утверждает, что Головин получил это звание “только в качестве царского любимца”. Другой иноземец Фридрих-Христиан Вебер подчеркивает шутовской характер должности князя-баса и говорит о ней как о наказании, которому Петр подверг нерадивого подданного. Граф Геннинг-Фридрих Бассевич изъясняется более высокопарно и объясняет выбор Петра “одним из тех капризов благоволения, от которых не изъяты и благоразумнейшие из государей”.
Хотя некоторые назначения царя действительно можно отнести к “капризам благоволения” (так, он произвел в адмиралы весьма далекого от морского дела Франца Якоба Лефорта, а Алексея Шеина сделал генералиссимусом, хотя тот до того ни разу не побывал на поле брани), случай с Головиным иного свойства. В нем весь Петр – не только великий преобразователь, но и главный шутник своей эпохи. Конечно, князь-бас стал членом его собора и был окружен всеми внешними атрибутами власти. Царь величал его “высокоблагородным господином” и “высокопочтеннейшим учителем”, называл “вторым Ноем”, сравнивая заботы Головина о российском флоте с трудами строителя ветхозаветного ковчега. Кроме того, именно Иван Михайлович ведал производством в чины (по ходатайству царя) российских корабелов. Он также получил право при спуске каждого нового корабля на воду церемонно “вбивать в него первый гвоздь и прежде всех помазать немного киль дегтем, только после чего прочие корабельщики, в том числе и сам царь, следовали его примеру”. И тогда в Адмиралтействе во славу князя-баса торжественно палили пушки! Петр взял за правило на каждом застолье поднимать тост “за деток Ивана Михайловича”, то есть за корабли российского флота. Он даже обязался выплатить своему шуту Яну Лакосте астрономическую сумму в 100 тысяч рублей, ежели паче чаянья позабудет поднять за Головина заздравный кубок (впрочем, денщики всякий раз услужливо напоминали ему об этом).