Наполеон переправился через Березину прямо под огонь пушечных батарей лорда Веллингтона. Там было не сорок, а все четыреста пушек. Удино, переправившись во главе французской армии между Брилем и Стаховым, попал под атаку английской конницы. Чичагов, выслав Сабанеева с войсками к Стахову, приказал отрядам Ермолова и Платова стать там же в резерве. Бой продолжался пятнадцать часов. Правда, в темноте сражались только врукопашную и уже не с тем ожесточением. Французы больше сдавались, а первыми сдались испанцы и поляки. Наполеона Веллингтон пленил к вечеру. Ужинали они уже вместе. И не как у нас кофеем с печеньем, а рябчиками и вином.
Сидим мы с Бедрягой в крестьянской избушке на неструганой лавке, за дубовым столом, цедим шампанское, апельсинами заедаем, предаемся сожалению, что Париж не завоюем.
— Николай, — говорю ему тоскливо, — хоть Голицын и не из нашей партии, но такой же засланец. И самодельный бронежилет его не спас. Попала шальная пуля в голову. Упал в бурный поток, так его и не нашли, чтобы реанимировать. Правда, ныне он назывался уже не князь Голицын, а французский дивизионный генерал Франсуа Грувель. Давай помянем. Чего-то жалко мне его. Да, и в нашем мире при высадке на чужую планету с агрессивной средой существуют допустимые потери. Помнишь пятно на Япете? Сколько десантников за здорово живешь там угробили? Пока начальство разобралось, что там депрессионное поле по мозгам бьет, шесть человек выпрыгнули от ужаса из скафандров.
Вспомнил я Япет, и горько мне стало, будто горошину перца черного разгрыз, еще и голова заболела. Хотел же тогда морду чифу набить. Не дали.
— Так это когда было, Денис Васильевич, — Бедряга отхлебнул шампанского, пососал дольку апельсина, — мы потом и на Веге десант потеряли.
— Теряем, лучших людей теряем, — соглашаюсь. — А ради чего? Вот мы войну, Бедряга, выиграли. Вроде радость, а на душе тошно. Тысячи лет только тем и занимаемся, что пытаемся себя очеловечить, а всё равно звериная сущность просыпается. Давай, наливай чего покрепче. Лучше водки. И вообще, зря мы в эту историческую кашу влезли. Жил себе спокойно этот мир параллельно нашему. Знаешь же, что собственную историю всё равно не переделать. Это всё уже случилось. Но есть реальность соседняя. Параллельная. И сегодня, здесь, их 1812 год. Жили они, не тужили, сражались, умирали. Без нас. Нет, влезли мы в чужой монастырь со своим уставом. Игру в солдатики затеяли с настоящими людьми. И на чужие жизни нам наплевать. Пусть друг друга поубивают нам на развлечение. Мы же полубоги. Это нам друг другу надо показать, кто круче.
Бедряга усиленно кивает.
— Но, правда ваша, домой нам пора.
— Домой?!
И я вдруг понял. Не хочу возвращаться.
— Если я в свой мир вернусь, — говорю, — то Лиза Злотницкая останется без последнего блестящего кавалера. Скучать будет в обществе франтов девятнадцатого века. А уж как мне будет не хватать конных скачек и стрельбы по-македонски…
А в нашем мире что меня ждет? Блуждание по Веге в лабиринте дискретных пространств, охота за гравитонами? Так там мне электронный микроскоп нужнее, чем сабля, пистолет или скорчер. Скучно! Нет, я не ученый, я солдат. Чего мне воевать с темной материей и мертвой природой. Останусь. Здесь живое дело. Непременно останусь. Как там у Дениса Давыдова: