Две сотни танков на два километра! Сержант Хвастанцев беспокоился об одном: выдержат ли гаубицы? Артиллеристы работали у машин. Они уже подожгли и разорвали не один и не два немецких танка. Огонь и дым заволакивали ячменное поле.
Дымная туча закрывала задние танки, и оттуда немцы не видели батарею, да и гаубичники потеряли цели, но они продолжали стрелять в смрадное пожарище. Немцы отвечали шквальным огнем. Снаряды рвались на огневых позициях батареи, в промежутках между гаубицами, но и по тому, как метались эти разрывы с одного места на другое, батарейцам было понятно: враг не видит батарею, стреляет без корректировки.
Это смятение среди немецких танков особенно хорошо видели с наблюдательного пункта Петраковский и Тасеев. Они убрали на дно окопчика аппараты и приборы, приготовясь к бою. Оставшись на клочке земли, резко выступавшем в сторону вражеского расположения, Петраковский и Тасеев зорко наблюдали за танками. Когда головные машины запылали от первых же залпов, задние танки попытались было обойти костры пылающего металла, но сами попали под прицельный огонь. Десантники-автоматчики, спрыгнув с брони, отбежали от машин и залегли.
— Тасеев, — окликнул Петраковский, — ударим с фланга.
На серо-желтой стерне, за курганом, лежали немецкие автоматчики. Они ждали, что вот-вот наша артиллерия будет уничтожена и танки пройдут. Два ручных пулемета Тасеева и Петраковского заработали одновременно. Автоматчики побежали назад.
В ровике комбата, прижавшись к ручному пулемету, стоял незнакомый солдат. Откуда? Кто такой? Подкрепление пришло? Вокруг НП гаубичной батареи окапывались пехотинцы; степной холм превращался в маленькую полевую крепость. Люди, услышав выстрелы, шли сюда. Надо укреплять. Тасеев начал пробивать ход сообщения в ровик комбата, где сейчас стоял незнакомый ручной пулеметчик. Тасеев пробрался к нему.
— Жив?
— Как видишь. Плечо немного поотшибло.
Тасеев, глянув на пулеметчика, подумал:
«Старый и лысый, из счетоводов, наверно».
— Почему без напарника, папаша?
— Убило. Письмо оставил. Письмо-то заветное. А знаешь, я совсем оробел. Вижу, танки скопом лезут, да вот окоп готовый приметил. Чей окоп-то?
— Комбата, мы гаубичники.
Приполз и Петраковский.
— Испортили НП, — сказал он, — новый рыть придется.
— Встретить нечем, а пропускать нельзя. Тасеев, оставайся здесь, а я пойду. Комбат приказал не пропускать. Батарея не пропустила, а мы что же?..
Петраковский с противотанковыми гранатами выполз наверх.
— Тасеев и ты, отец, десантников сгоните, а я пошел.
Тасеев видит, как Петраковский ползет по склону. Вот он оглянулся и резко свернул в сторону.
— Начнем, отец, — крикнул Тасеев и приник к пулемету, наводя его в башню танка. Ее густо облепили немецкие солдаты. «Тут и рассеивать не надо». — И, не выжидая, нажал на спусковой крючок. Немцев, как мух, сдунуло на землю, и они скрылись позади танка. Машина шла медленно, подымаясь к кургану. Вслед за ней двигалась другая, без десанта, и стреляла с коротких остановок. «На таран идут. Петраковскому не справиться одному». Тасеев с пулеметом поднялся из окопа и, крикнув соседу: «Огонька поддай!»— пошел вслед за Петраковским. Вот он за шапкой перекати-поля затаился, а в пятнадцати метрах — немцы прижались к земле. Зайдя с фланга, Тасеев дал по немцам длинную очередь. Фашисты поднялись и побежали назад. Тасеев проводил их огнем.
Встал Петраковский. Он размахнулся и метнул гранату под танк, а Тасеев подорвал второй танк. Теперь бы в окоп, занять оборону. Но кругом — ровное поле. Немцы выползают из дыма черные от копоти и пыли. Тасеев пугнул их из своего пулемета.
Колонна танков противника, потеряв десятка полтора головных машин, попятилась назад, укрылась в дыму. Тасеев хорошо видел все это.
Артиллеристы видели, что первая атака врага расстроена, но враг, сберегая силы, избегая лишних потерь, несколько отошел и затаился.
А когда густая завеса дыма укрыла степь, стрелять прицельно было трудно, к гаубицам за наводчиков встали командиры орудий — Хвастанцев, Жуков, Романенко. Комбат сказал им:
— Буду считать каждый снаряд. Подвезти боеприпасы на батарею трудно. Каждый снаряд — в цель.
В воздухе показалось 28 самолетов.
— В укрытие!
У орудий остались только командиры расчетов. Самолеты с одного залета высыпали свой груз кучей. Вихрь огня и пыли, крутясь, промчался по огневым позициям гаубичников. На батарее все умолкло. Первыми очнулись раненые; показалось, что они остались одни. Все глядели на командиров орудий, что лежали под броневыми щитами гаубиц: «Подымутся или нет?» Первым вскочил сержант Романенко:
— Колесо оторвало.
А впереди снова появились немецкие танки. К Хвастанцеву подполз наводчик Бабичев.
— Оглушило меня.
Рядом горели ящики с боеприпасами. Тушить их было некому.
— Становись наводчиком. Бабичев оглох.
Ударило орудие сержанта Жукова: ствол подкинуло вверх, и он грузно упал на землю. На батарее осталась в строю лишь гаубица Хвастанцева. Вокруг него и собрались артиллеристы. Где же комбат? Агренков лежал запорошенный землей. Но вот он встал и начал расстанавливать людей. Бронебойщиков с ПТР поставил по обе стороны гаубицы, остальных отвел за овраг и приказал окапываться там. Батарея принимала новый боевой порядок.
Немецкие танки были в ста метрах. Самолеты отбомбились и улетели. Хвастанцеву трудно стрелять — мешает вражеский огонь. Позади, а затем и впереди орудия рвутся пристрелочные снаряды. «Вилка!» Он чувствует, что сейчас накроют его, и он спешит дать последние выстрелы. Запомнился лишь блеск из орудия вражеского танка. Гаубицу накрыло, а сержанта отбросило. «Вилка, вилка. Отстрелялся я».
— Товарищ комбат, орудий нет, — Хвастанцев выплевывал землю. — Товарищ комбат…
Танки беспрепятственно вползали в стволы умолкшей гаубичной батареи.
Артиллеристы окапывались за оврагом.
— Сержант Хвастанцев, — говорит комбат, — бери бронебойку. В помощь тебе — Романенко.
Хвастанцев с противотанковым ружьем расположился рядом с разбитой гаубицей. Он видел, как три танка шли на разбитую гаубицу.
Романенко подал Хвастанцеву бронебойный патрон:
— Бей по головному.
— Все они тут головные.
Пули высекали на броне танка искры, но машина шла. «Ведь попадаю же, попадаю», — злился Хвастанцев.
Со второго танка заметили окопавшихся артиллеристов, и пушка повернулась на них. Агренков передал Хвастанцеву:
— Ударить по второму танку.
Сержант ответил:
— Сейчас, закончу с этим.
Еще два выстрела. Пули наконец прожгли броню, машина загорелась и закрутилась, а потом ошалело понеслась в неопределенном направлении.
Танк, что наводил пушку в артиллеристов, отпрянул в сторону, но Хвастанцев успел ударить его по каткам. Лента гусеницы вырвалась из-под машины и плашмя ударилась о землю. Танк остановился в полусотне метров от Хвастанцева. Хвастанцев еще раз выстрелил, стараясь попасть под башню. Перед ним уже горело четыре танка, но стрелять было нечем.
— Романенко, ступай на запасную.
— Пойдем вместе.
— Прикрывать буду.
Хвастанцев остался один около своей гаубицы.
У него последний патрон. Хвастанцев бережет его для последнего выстрела. А немецкий танк уже подполз к гаубице, наступил на ее стальное тело гусеницей, развернулся, размял колеса. Щелкнул боек бронебойки, но напрасно — патроны кончились. А танк был совсем рядом. Он утюжил огневую позицию разбитого орудия, заваливая землей ровики. Хвастанцев вскочил на колени, поднял гранаты и кинул их под танк.
Сержант, подорвав танк, убил и себя: гранаты разорвались рядом.
С запасных позиций батарейцы видели, как погиб Михаил Хвастанцев; через его рубеж враг не прошел.