В одном из полётов конструктор самолёта Петляков разбился вместе с лётчиком, но имя его машины уже гремело на всех фронтах. О самолёте создавались легенды. Машине приписывалась способность естественного отбора: выживают сильные, слабые - погибают.
Да, конструктор не успел усовершенствовать до конца свой самолёт, погиб, и всё-таки машина оставалась прекрасной. С 10-го полёта лётчики уже понимали её, с 15-го влюблялись, с 20-го - не хотели расставаться. Кто летал на этом самолёте, был неуязвим и летал долго. Самолёт сам дисциплинировал лётчиков. И они, улетая на фронт, оставляли на памятнике конструктора надписи. Выцарапывали их гвоздём, увековечивая память о грозной машине и человеке, её создавшем.
- Ну, друг, давай летать теперь вместе. Осиротели мы с тобой оба... - просто отозвался Васильев. - Пойдём к командиру полка...
Командир полка майор Рябинин, без сапог, в одних носках, метался по номеру аэродромной гостиницы перед своим замполитом. Остановился, стащил с себя гимнастёрку, швырнув её на кровать, выпалил:
- Не согласен я! - Сел, вскочил снова, ероша короткие волосы. - Понимаешь, не согласен!
- Что - не согласен? - не понял Кречетов.
- "Что-что"! Заладил! Со спешкой этой не согласен. Зачем? Жестокость это, вот что! - Маленький Рябинин быстрым и нервным движением наклонился к закопчённому стеклу керосиновой лампы, прикурил погасшую папиросу, повернул худое лицо к Кречетову: - та-кой ценой!..
- Война, Борис Александрович, всегда тяжело достаётся народу, - начал Кречетов глухо. И хотя понимал, что командир полка всё это знает не хуже его, продолжал говорить, свесив ноги с кровати: - Немец же прёт, поймите! Надо остановить любой ценой! А для этого нужна именно такая машина. Сейчас. Чтобы летать и сбрасывать бомбы! - Он передохнул. - Обещанного союзниками "второго фронта" - всё нет? Не можем мы переучиваться мирными темпами! Города ведь сдаём! Людей! Вот и приходится торопиться. Нет у нас другого выхода. А ты?.. Нужно будет, разве не пошлёшь лётчиков в пекло? И сам полетишь, если от этого...
- Я не любитель бессмысленного риска. Война решается математически, а не на основе энтузиазма и авось! - резко прервал Кречетова Рябинин.
- Правильно. Рассчитает тебе штурман полка, что для полного подавления цели нужно поднять 2 звена с полной бомбовой загрузкой, так - что? 2 и пошлёшь? Нет. Посылаешь 2-3 бомбардировщика лишних. Понимаешь, одного могут сбить, часть бомб - мимо пойдёт, но задание будет всё же выполнено. А это, говоря твоим языком, и есть жестокость. Война, брат, не обходится без этого, она сама по себе - неслыханная жестокость. Нам навязали её. Так что и мы должны быть жестокими, если хотим победить. А про энтузиазм - ты тоже "загнул", признайся! За своё боремся. Техники-то у немца пока больше. А мы всё же выдерживаем. Женщины у нас сейчас, дети по 12 часов за станками стоят. На чём же они, по-твоему, держатся? Вот тебе и математика!
В дверь постучали. Промокшие, мрачные в номер вошли Васильев и Тарасов. Подали рапорт.
- Ну, что же! - пробежал Рябинин рапорт глазами, поднося его к лампе. - Добро! Будете летать вместе. Через неделю на фронт...
Когда лётчики вышли, Кречетов долго смотрел на дверь. Тихо сказал:
- Вот и весь тебе ответ на наш спор...
В конце марта на фронтовых аэродромах уже подтаивал снег, а в тёмных и голых лесах ещё дышала зима. Не капнет. К ночи морозило. И вторая эскадрилья в полку Рябинина продолжала летать. Вот и к этой ночи лётчики уже готовились.
- Везёт людям - ночники! - проговорил Тарасов, проходя по лётному полю. Остановился, посмотрел, как в темноте капониров техники грели специальными лампами моторы, вздохнул, пошёл дальше. За ним, посвечивая фонариком, брёл Васильев - привычно молчал.
- Васька Хромов! - не унимался Максим. - Шпингалет! А поди ж ты - раньше нас успел окрепнуть в дневных полётах. Послали переучиваться на ночные - и, пожалуйста, вам: летает теперь и ночью, а мы - смотрим.
Луч фонарика упёрся в серебристый от инея пожарный щит, скользнул правее, осветил плакат "Родина-мать - зовёт!" Из освещённого круга, казалось, рванулась вперёд с поднятой рукой и страстным призывом женщина, седая, с суровыми и требовательными глазами. Звала. В другой руке у неё белый лист с текстом присяги. Прямо в очи: читай!
Тарасов, притянув к себе штурмана за борт меховой куртки, прошептал:
- А мы-то с тобой... сидим, не летаем, Николай Петрович?
Васильев осторожно высвободился и долго смотрел на низкое, с рваными тёмными тучами небо. Зябко поёжился, отыскал в разрывах облаков холодную луну, буркнул:
- Как бы снег не пошёл... У ребят вылет сорвётся...
Облака неслись быстро, пригибаясь к земле и где-то впереди, казалось, цеплялись за лес. Под порывами ветра змеились по накатанной твёрдой полосе струйки позёмки, похожие на сахар-песок.
Дальше пошли в темноте. Выключив фонарик, Васильев опять молчал. Понимал, горячая пора на фронте, переучивать остальных лётчиков ночным полётам некогда.