Государь не мигая смотрел на Зубова-младшего.
Какая дерзость — похож. Волосы прямые, лоб высокий.
Зоон, зоон. Больше не откликнется. Зоон, голландское слово успокаивало. Сын, сын. Нет сына. Правда, Господь ничего не делает просто так, значит, явление этого человека, так ужасно повторившего все черты мертвого царевича Алексея, тоже не просто так. Увидев шняву «Рак», шведы, конечно, не устрашатся, разве что подумают, что за нею придут другие. Страшно дернулась щека. Обязательно так подумают, коли увидят на шканцах человека, столь схожего с царевичем. Не поверят в его смерть, такое увидев. Щека дернулась. Чему научился Зубов-младший в Пиллау и в Венеции, столько месяцев проведя на верфях? Поможет Бог — шведы явственно разглядят, кто перед ними. А если не разглядят, что ж, и на то воля Божья. Пройдут шведы в Парадиз — жизнь Зубова-младшего вообще потеряет смысл, будто ее и не было. Наверное, подробно учил Устав, но Уставом не воюют. Устав — это поддержка, костыль, чтобы не упасть. Зоон, царевич Алексей, тоже Устав знал, но ничему не верил, поэтому не славен.
Зоон, зоон. Нервный тик перекосил левую сторону лица. Кригс-комиссар господин Благов, видя это, замер. Рядом сидевшие офицеры боялись шевельнуться, знали: любой сбой, любая оплошность — и государь сорвется на крик. Мундиры и лица сливались, все казались одного цвета, так уплотнилась тишина.
Опять дернулась щека.
Уставился на Зубова-младшего.
«Эскадра в море. Коликое число кому во время ночное фонарей иметь?»
«У вице-адмирала два назади и един в марсе, — коротко и сразу ответил Зубов-младший. — У шаутбенахта един позади и един в марсе».
«А выдастся ночь без единой звезды, совсем темная?»
«Каждый шкипер зажжет фонарь назади, но поставит его выше обыкновенного».
«А караул у крюйт-камеры? Какой приказ дашь?»
«Как порох положится в крюйт-камеру, так прикажу надежных людей ставить в карауле при пороховом зелье. — Не зря, ох не зря, радовался про себя Зубов-младший, возил я с собою книгу Морской устав, подаренную кригс-комиссаром еще в Томилине. — Сам проверю, чтобы в припасной шкиперской каморе, и там, где паруса лежат, и от крюйт-камеры до грот-мачты между кубриком и нижней палубой никто не жил и чтобы ни вин, ни водок там не складировалось. Прикажу часовому под смертною казнью не пускать никого, пока доподлинно не узнает, что приказ отдан шкипером».
Глаза государя потемнели.
«Прикажу надежных людей ставить…»
А где надежные люди? За каждым не уследишь.
Собираются наедине, говорят о страшном, опасном, в голову каждого не влезешь никак. Тайна исповеди до нынешних времен была — един тайный круг, иной поп знал больше графа Толстого. Это ныне Пётр Андреевич глубоко проник, но и он еще не всегда умеет разгадать мысли человека, решившего их спрятать. Здесь особенная, здесь страшная сила нужна. Мы нового человека строим. Новый человек не должен рождаться втайне. Новый человек строится как большой корабль — на глазах у всех, возносится высокими мачтами в небо, набирает рангоут, одевается парусами. Коль крепок, устойчив, так и пойдет в будущее, никакие шведские фрегаты ему не страшны. Но как верить отдельному человеку? Как обтесать его, как чудесную марморовую фигуру? Зачем Господь дает столь неуемное сходство человеку из малых?
Пламя бушевало в круглых, как у кота, глазах.
«…и следует в путеплавании держать журнал своего курса, — без особенной робости продолжал Зубов-младший. — Внимательно следить верный курс и ясно обозначивать на карте все пройденные места».
Верный курс? Выпуклые глаза государя страшно блестели. Желтое лицо наморщилось, мешки под глазами утяжелились.
«…подходы, камни, мели, всякие затопленные предметы — все точно отмечать и по возвращении указанный журнал подать для Адмиралтейской коллегии».
Неяркий свет падал сквозь высокие окна коллегии, офицеры и ученики в величественном зале казались совсем малыми величинами, но он, государь, опустил бы потолки ниже. Белесое небо Петербурха тем и хорошо, что оно низкое. «Виновен, виновен». С этими словами жил последние недели. Зоон, сын, виновен. Узкий в плечах, косицы падают на щеку. Смотрел на Зубова-младшего так, что казалось, паленым несет по зале. Только вчера, пятого июля, в Приказе Верховный суд окончательно означил: виновен! Царевич Алексей, наследник российского престола — виновен! Весь род Лопухиных надо было выжечь под корень. Озирал офицеров и новоприбывших. Румяные лица и истощенные. О чем такие лица говорят? Коли не верят государю, как будут добродетельны? В девяносто восьмом в октябре сам плакал в Новодевичьем монастыре, увидев сестру Софью, слабость проявил. А она, его родная сестра, зачинщицей смут была. Кто знал, кто догадывался, что зоон, сын, пойдет той же дорожкой? Не сводил глаз с Зубова-младшего. Совсем царевич, только зубы другие, выпячены несколько. Как такое вообще может быть? Умертвлю, опущу в сосуд стеклянный, заспиртую, выставлю на общее обозрение, как некогда казненных после бунта стрельцов выставлял на улицах и площадях.