Голые обломки мачт как изломанные колонны торчали над шнявой, жалко обвисал рваный рангоут — последнее, что запомнил Зубов-младший о несчастном «Раке». Потом ввернулась в воду большая темная воронка, в ней крутились обмытые соленой водой деревянные решетки, реи, может, человеческие тела, трудно сказать. Подняв светлые паруса, «Святое пророчество» взяло курс на зюйд-ост, фонарей не зажигали, убирались на палубе, смывали кровь, искали спрятавшихся, кого-то просто бросали за борт.
Шкипер Никишев с устного разрешения Зубова-младшего командовал.
На третьи сутки вошли наконец в Неву. Пораженные безумным шведским фрегатом, русские береговые батареи открыли беглый огонь, порвали последние паруса, убили сигнальщика, потом уже разглядели синий Андреевский флаг, вздернутый на рею по приказу шкипера Никишева.
А Зубов-младший выстроил хор на шканцах.
Слова виватного канта, сочиненные им, не во всем звучали пристойно.
Зато ни одного чужого слова — все свои. Для дела из носового трюма вытащили раненого шведа. Чистый баритон. «Яг фростор инт». Долго не понимал, чего от него хотят, падал на колени, молил о чем-то желанном, но потом начал шевелить губами, даже подпел, а поняв, подпел с воодушевлением.
Русские бомбардиры с берега изумленно взирали на фрегат.
Так под дивный, пусть и непристойный, хор вошли в Парадиз.
Позже Зубову-младшему рассказывали, что, когда донесли государю о некоем безумном шведском фрегате, прорвавшемся к набережным Парадиза, государь страшно побагровел: «Обманул Зубов? Не задержал?» И, багровый, с тиком на щеке, стал кричать на Апраксина, генерал-адмирала: «Кто допустил?» Фёдор Матвеевич, не испугавшись, довольно жевал толстыми губами: «Я решился». Государь ударил его в лицо: «Как посмел?» С улыбкой утираясь, Фёдор Матвеевич произнес: «С викторией тебя, Пётр Алексеевич!» И голову опустил как бы виновато.
«Преклоняйте, шведы, главы, день победы на Руси, наблюдайте светоч славы…»
Дальше в виватном канте, сочиненном Зубовым-младшим, шел длинный ряд непристойностей, от которых государь изумленно выкатил и без того выпученные глаза. «В этой позе, только в этой, дерзко шведа наклоня…» Это в какой такой позе? Спрашивая, конечно, понимал, о какой такой позе идет речь, пусть шведу и впредь неповадно будет. Топорщил прокуренные усы, узнав, что еще до баталии экипаж фрегата «Святое пророчество» был сильно поражен дристуном, стал немощным, не успев подойти к берегу освежиться. Посильная помощь неба. «Вар финс тоалетер». Фрегат и в Неву вошел в темном облаке запахов.
«Воды чистой Иппокрены не запачкай, страшный монстр…»
Непристойности, непристойности. Несколько добрых слов и опять непристойности. Как так? Даже офицеров шведских называли лосями, просто юю. «Финоботническа слава не умолкнет никогда…» И про свинью пели, и про то, что гюйс русский перекрыл наконец желтый крест на синем поле. «Уж не могут орды… (непристойность) рушить свет и тишину…» Здесь особенно часто звучали бесстыдные слова, образуя совсем невозможные сочетания. «Мы ликуем. Славы звуки… (непристойность) чтоб враги могли узреть…» И дальше про жен шведских, к чему должны быть готовы, когда к низким берегам подойдут русские десантные галеры. И конечно… (непристойность) совсем уж непременно… (непристойность) в общем, лучше не говорить.
«Расправляй, орел российский, златотканые крыла!»
Летом государь хотя бы несколько дней проводил в Петергофе.
Сиживал на террасе маленького дворца, курил трубку, любовался морем и видневшимся вдали Кронштадтом. Иногда выходил на террасу в мундире шаутбенахта — со звездой и голубой орденскою лентой через плечо. Зубова-младшего привезли к государю днем. Сразу увидел кригс-комиссара среди офицеров, окружавших царя-императора, ничего хорошего не ждал, ведь не убит, не искалечен, страшного сходства не утерял, но взгляд выдержал.
«Как сумел совершить такое?»
«Единственно с Божьей помощью».
Пленных в первый же день сдали коменданту Кронштадта, себе Зубов-младший оставил раненых француза, бомбардира Васильева и пленного шведа — тенор, бас, баритон. Хороших голосов в хоре всегда не хватает. Кригс-комиссару господину Благову смиренно сообщил: «Может, гошпиталь открою. Может, кого вылечу». Сильно подозревал, что теперь государь про него все знает: и про занятия в Венеции, и про занятия в Пиллау, и про утоплую шняву «Рак».