«Съ восходомъ солнца 2 (15) ноября 1920 года многие улицы и площади города Керчи заполнились всадниками въ чёрныхъ и белыхъ папахахъ, въ защитныхъ англiйскаго образца шинеляхъ, съ пиками и безъ нихъ, съ шашками и винтовками за плечами. Во вьюкахъ всадниковъ видны были чёрныя кожаныя и серыя полотняныя доверху наполненныя перемётныя сумы, и сверху сумъ, подпирая заднюю луку, приторочены были одеяла, попоны, мешки съ продовольствиемъ, полушубки. Всадники колоннами входили въ городъ, останавливались и слезали съ лошадей. Не было среди всадниковъ ни шумнаго разговора, ни смеха, ни безшабашной ругани. Каждый посматривалъ въ сторону моря и сосредоточенно думалъ и ждалъ приказания».
Керченские пристани на Александровской набережной у табачной фабрики Месаксуди, весна 1918 года, во время немецкой оккупации (из собрания библиотеки де Гольера при Южном методистском университете, Техас)
С тяжёлым сердцем и слезами на глазах расставались казаки с боевыми конями: одни из чувства вины старались не смотреть в глаза своим лошадям, другие целовали их в морды и, перекрестившись, уходили к пристани. Животные чувствовали, что хозяева их оставляли, пугливо поводили ушами, сиротливо озирались и жалобно всхрапывали. Бойцы шли к месту погрузки пешком, неся оружие и личное имущество, и почти незамедлительно грузились на баржи, развозившие их к транспортам на рейде, или прямо с пристаней — на более мелкие суда. Неизвестно, как пролегал путь через город к Широкому молу и пристаням, но на некоторых участников этих событий Керчь произвела тягостное впечатление: они вспоминали невзрачный и однообразный вид построек, грязные и неровные улицы[55].
В порту широко разносилась весёлая бодрая музыка маршей, которую играл военный оркестр. Но на неё никто не обращал внимания, и даже обычных казачьих песен не звучало — люди были сосредоточенны и молчаливы. Погрузка проходила в полном порядке, не было криков и пьяной ругани, как в Новороссийске.
Повсюду кем-то были расклеены вырезки из свежего номера местной, уже полубольшевистской, газеты с приказом П. Н. Врангеля и обращением правительства. Казаки шёпотом обсуждали разрешение остаться в Крыму на милость победителей. Но слишком широко были известны ужасы большевистской неволи: «Лучше въ море броситься, чемъ опять къ краснымъ попасть», — говорили многочисленные свидетели унижений и жестокостей, совершаемых над пленёнными в Новороссийске казаками. Все предпочли уйти в изгнание, чем остаться в красном отечестве, за малым исключением из бывших пленных красноармейцев, жителей Крыма, санитаров и врачей. Впрочем, никто не думал, что покинет родину навсегда — царила уверенность, что весной начнётся новый поход против большевиков[56].
В 10 часов утра 15 ноября в Керчь прибыло французское посыльное судно «Туль», чтобы забрать подданных Франции и Греции, и после полудня, исполнив свою миссию, ушло в Чёрное море. Весь день продолжалась погрузка, а транспорты, на которых она была окончена, постепенно оттягивались буксирами на рейд. В этот день стало ясно, что войск будет значительно больше запланированных 25 тысяч человек. Вдобавок было получено распоряжение П. Н. Врангеля принять кубанские части, не сумевшие погрузиться в Феодосии и направленные в Керчь. К вечеру погрузка была приостановлена, и суда на ночь отведены в пролив — на них уже находилась 3-я Донская дивизия, интендантство и тыловые учреждения Донского корпуса, керченский гарнизон, гражданские учреждения и беженцы[57].
Вечером М. А. Беренс донёс командующему флотом:
«Эвакуация должна закончиться завтра ночью. Въ такомъ случае выйду съ разсветомъ 4-го (17-го). Нужно около 100 тысячъ пудовъ угля, такъ какъ у меня угля въ обрезъ, на 500 миль. Уголь всё ещё не погруженъ, буду догружаться у Кызъ-Аула. Миноносцамъ нужно 200 тоннъ нефти. Самая острая нужда въ воде для войскъ, такъ какъ «Водолей» неисправенъ, а мастерские разбежались. Приказалъ взять запасъ забортной воды. Имею много мелкихъ судовъ, требующихъ буксировки. Въ последний моментъ узналъ объ отступлении на Керчь Кубанскихъ дивизий, для которыхъ нуженъ тоннажъ на 3000 [человекъ]»[58].
В трудных условиях керченской эвакуации, когда на суда, казалось, удастся попасть не всем, некоторые донцы не преминули припомнить старые обиды уходившим с ними малочисленным группам бойцов бывших добровольческих частей. Марковской дивизии предназначалось грузиться в Севастополе, но накануне эвакуации она оказалась разбросанной по всем участкам фронта, а потому некоторые её части попали и в другие порты. От станции Владиславовки в Керчь пришла пулемётная команда 1-го полка Марковской дивизии, которая несла охрану города вплоть до начала эвакуации, а затем (15 ноября) получила место в угольном трюме парохода «Дыхтау», на котором разместились донские казаки. Последние препятствовали погрузке марковцев, припоминая им новороссийскую эвакуацию, и пришлось даже грозить оружием, чтобы попасть на корабль[59].
55
Казаки въ Чаталдже… С. 9, 10;
57
Гутанъ. Указ. соч. Т. XIV. № 2 и 3. С. 66; Казаки въ Чаталдже… С. 10; Врангель. Указ. соч. С. 669.